Страница 19 из 29
Пока они, как равные, склоняли друг перед другом головы, королева думала, что в нем совсем не чувствуется ни немощи, ни усталости. Мариан же со всей почтительностью приложился к сухонькой руке, и священник, шепнув ему слова благословения, кивнул на статуи шести богов и Триединого: в сумерках перламутровый погодный купол заставлял белый мрамор мерцать.
– Подсобите мне в утреннем ритуале? – пригласил старик радушно.
Они неторопливо, почти прогуливаясь по влажному песку, направились к статуе Белого, чтобы поклониться и добавить в чашу у змеиного хвоста масло ветивера. Его Священство слушал Василину – лишь раз отвлекшись, чтобы прошептать короткую молитву-приветствие Инлию, – а она рассказывала о том, что ее беспокоит: о младшей сестре и ее спутниках, о Черном, которому нужно вернуться на Туру, о войне и порталах, которые нельзя закрывать, о чужих страшных богах, которые могут прийти по этим порталам…
– Прошло две недели с тех пор, как я закрыла переход у Лесовины. – Василина вслед за Его Священством вылила в чашу Ученого масло белого лотоса и поклонилась. – Моя сила восстановилась, огнедух из недр Рудлога, который помог мне, тоже. Пока открыт портал у Мальвы, война не закончится – пленные говорят об огромных армиях с той стороны, которые ждут своего часа.
– Вы пришли за советом, нужно ли закрывать портал? – мягко поинтересовался старик.
Василина печально покачала головой.
– Нет. Если бы на одной чаше весов лежала только жизнь моей сестры, а на другой – жизни тысяч рудложцев, я имела бы право выбора, хотя он в любом случае оказался бы болезненным. Сейчас выбора нет: шестая стихия должна вернуться в наш мир, а значит, все проходы необходимо оставить открытыми. Но я каждый день ощущаю… чувствую… – она запнулась. – Как будто Туру разрывает на части. Я общалась с председателем МагСовета. Маги говорят, что стихии слабеют и каждый день может случиться коллапс. Что чем слабее стихии, тем крупнее пространственные порталы, и есть опасность, что наша планета просто не выдержит, развалится. А если порталы закрыть, то мир останется целым, хотя и переживет целую серию катаклизмов и из него полностью уйдет магия. Но человечество… хотя бы его часть, выживет. – Она выжидательно посмотрела на собеседника.
– Все верно, – тихо согласился священник.
– Мне нужно знать, сколько у мира осталось времени. Маги дают от нескольких недель до нескольких месяцев… но это слишком условно. Может, вы ответите на этот вопрос, Ваше Священство? Я не знаю, как долго еще идти моей сестре и ее спутнику в Нижнем мире… несколько дней, неделю, если ничего не случится. Если они сумеют пробиться, если сумеют выйти… успеют ли они? – Она говорила горячо, взволнованно. – Будут ли существовать к тому времени наш мир, наши боги? Если есть опасность, что мир рухнет до возвращения Жреца, не нужно ли мне закрыть переход ранее? И можем ли мы, люди, как-то помочь Великим Стихиям просуществовать дольше – помимо всеобщих служб, жертвоприношений и молитв…
От статуи Воина, к которому они подошли, едва заметно пахнуло жаром, и Василина осеклась, настороженно и удивленно улыбнувшись. С момента возвращения она посещала и семейную часовню, и усыпальницу и каждый раз ощущала подобное молчаливое внимание первопредка. Но он ни разу не ответил на ее вопросы, и сейчас королева не понимала, как трактовать этот знак. Как согласие с тем, что она планирует сделать? Или предупреждение дерзкой дочери?
– Отец мой молчит, – продолжила она, встретив понимающий взгляд старика. – И не только он. Я говорила с царицей Маль-Серены, с Демьяном Бермонтом, переписывалась с Владыкой Нории – никому из них сейчас первопредки не дают ответа, чего нам ждать и как поступать. Хань Ши недоступен, его сын не в полной силе, но отвечает, что мир едва держится и счет идет едва ли не на дни. Я не знаю, у кого еще спросить, кроме вас, Ваше Священство. Вы ведь знаете больше, чем я, чем все мы.
– Но куда меньше, чем боги, – со старческой ласковостью ответил служитель. – А мои господа небесные не отвечают и мне тоже. Значит, они и не могут ответить или помочь, ваше величество, даже при яростном желании это сделать: разве что вы ударитесь в самую жестокую, изнурительную аскезу, чтобы искупить их вмешательство и оплатить ответы. Но, полагаю, вы стране нужны для другого. Боги платят за каждое вмешательство в дела людей, сильное и слабое, и, когда лимит превышается, несут наказание, отстраняются от дел Туры. Сейчас они молчат, потому что не могут оставить мир без своего присмотра. Поэтому нам остается самим решать, как правильно. Самим действовать, моя королева.
Он прошептал короткую молитву Синей, которая с любовью глядела на них сверху. Василина сделала несколько шагов в сторону – туда, где почти у стены, отвернутый от остальных богов, стоял Жрец.
– Вы ведь знаете, что в Медовом храме в Тидуссе начались службы Черному? Мне написала об этом моя сестра Ангелина. Знаете, что по всему миру сейчас молятся в помощь Жрецу? – спросила она, подходя ближе к накрытой темной сеткой статуе.
– Конечно, – кивнул старик, с достоинством шагая рядом.
– Но почему вы не возобновили службы?
– Все храмы издревле подчиняются воле бога, на земле которого расположены, – объяснил Его Священство кротко, но выцветшие глаза его улыбались, и сам он смотрел на королеву почти с обожанием. – Я не имею права отменить решение Воина.
«Но вы имеете», – говорил его ласковый взгляд.
Василина вздохнула – и снова за спиной ее почти вплотную встал Мариан, словно говоря, что защитит ее от чего угодно. И от конца мира, и от ярости первопредка.
– Пусть мой отец не может сейчас вмешиваться в дела земные, – твердо проговорила королева. – Но я могу говорить от его имени и брать на себя последствия его гнева тоже. Вот вам мое слово: я, Василина-Иоанна Рудлог, волей своей и правом крови возвращаю почитания и славословия Жрецу на всей территории Рудлога. И если я тем прогневаю своего первопредка, то пусть спрашивает с меня.
Она зашла за постамент, схватилась за сетку и потянула ее вниз – покров пошел тяжело, неохотно, пока Мариан не рванул его, сразу порвав пополам. Половинки с шелестом упали на песок, открыв строгое молодое лицо Черного, жреческую мантию с капюшоном, во́рона на плече, череп в руке, и Василина, пока не передумала, достала из сумочки последний флакон – с маслом аира – и вылила в чашу у его ног.
– Я не знаю ни одной молитвы тебе, Великий, – сказала она звонким, дрожащим от волнения голосом и поклонилась. – Но признаю тебя равным отцу моему и частью стихийного цикла. Никогда больше в Рудлоге не будет запрещено служение тебе. Прошу, возвращайся скорее. Пусть у тебя хватит сил это сделать. И… пусть моя сестра вернется живой.
Бог молчал, и строгий взгляд его был пуст и мертв. От белого камня тянуло холодом.
– Устами правителя говорит его первопредок, – проговорил служитель тихо. – Я исполню вашу волю, ваше величество.
Он шевельнул руками – и огромная статуя Жреца качнулась, приподнимаясь, поплыла к своим братьям и сестре и в тишине встала на песок рядом с Синей, лицом к трехглавому Триединому, как и все боги.
В храм потянулись первые прихожане, изумленно останавливаясь на входе при виде полного полукруга Великих Стихий. Королевскую чету и Его Священство они не замечали и не слышали, хотя те за разговором проходили рядом, да и охранники, оставленные у ворот, тоже смотрели мимо, как и люди, снующие по Спасскому проспекту.
А вот теплый взгляд первопредка Василина ощущала спиной. И теперь казалось ей, что он одобрительный и даже немного горделивый.
– Как жаль, что силу священства нельзя использовать против врагов, – проговорил Мариан, подняв руку перед гвардейцем, который стоял в двух шагах и не видел их.
– Триединый много дает, но много и требует, – кротко ответил Его Священство. – Наша сила велика, но она исчезает, если использовать ее во зло. И мы, и иномиряне – дети Творца. Убийство оправдано только для защиты, и то после этого служитель должен провести дни в очистительных молитвах и посте. Поэтому пусть каждый занимается своим делом, сын мой. – Мариан молча склонил голову. – И не стыдись своих мыслей: ты солдат, ты мыслишь, как солдат. Вижу, что ты хочешь спросить еще о чем-то. Прошу, говори.