Страница 37 из 426
– Господин Янг?
– Почему так официально, профессор?
– Я вообще не хотел говорить с вами. Помните, я не сказал ни слова по дороге домой…
– Не помню. Ничего не помню, Вернер, кроме счастья, что всё это удалось.
– Убийство вам удалось. Вы убили открытие, Янг. Наука уже ничего не узнает о нём. Никогда. Доказательств нет.
– Лучше не знающая наука, чем знающая и способствующая преступлению. Вспомните Хиросиму, профессор.
– Вы Герострат, Янг.
– Если уж прибегать к сравнениям из древнейших текстов, то я скорее Иосиф из Аримафеи, который с согласия Пилата, подчёркиваю: с со-гла-си-я Пилата, лично снял с креста тело Иисуса.
– Я не давал согласия. Я старался вам помешать.
– А я убедил вас не силой, а логикой.
– Тем, что у меня осталось второе открытие?
– Конечно.
– И его уже нет. Камни потускнели и не светятся. В темноте их уже не отличишь от кусков угля. А на всех микроскопических срезах кристаллическая решётка везде одинакова. Камни мертвы.
Я молчал. Мысль о том, что меня поняли даже вернее и лучше, чем я рассчитывал, кружила голову. Голос Вернера в трубке спросил с раздражением:
– Испугались?
– Ничуть. Может быть, это всего лишь результат ваших исследований?
– Не знаю. Теперь уже не проверишь.
– Почему? Попробую.
– Что?! – вскрикнуло в трубке, но я уже нажал на рычаг.
Услышав гудки, я набрал номер Стона. С ним долго не соединяли, дворецкий что-то твердил о том, что господин уже спит и будить не приказано, но я неумолимо настаивал: разбудите и объясните, что дело не терпит отлагательства, а говорит физик Янг. Так, мол, и передайте.
Наконец сонный голос спросил:
– Какой ещё Янг?
– Тот самый. Не представляйтесь, что не помните.
– Какого дьявола вы меня беспокоите ночью?
– Сейчас узнаете. У вас ещё при себе наши камни?
– Мои, а не наши.
– Ну, ваши. Теперь разницы нет. Какие-то из них вы, наверное, припрятали ещё от Спинелли?
– А почему это интересует вас?
– Сейчас заинтересует и вас. Если они хранятся где-нибудь поблизости, возьмите и рассмотрите их внимательно. И при свете и в темноте.
Голос в трубке уже испуган:
– А что случилось?
– Делайте, что вам говорят. Потом объясню. Трубку не вешайте. Жду.
Стон не возвращался к телефону долго, минут пять или десять. Я жду. И наконец слышу встревоженное и недоуменное:
– Ничего не понимаю…
– Поймёте. Камни потускнели?
– Совершенно. Как бутылочное стекло.
– И в темноте уже не горят?
– Ни искорки.
– Лопнули ваши миллионы, Стон.
Тяжёлое дыхание в трубке и робкий, умоляющий голос:
– Может, вы объясните мне, что случилось?
Я объясняю. Говорю об исследованиях Вернера. О том, что это вообще не алмазы, и не бриллианты, и даже не камни вообще, а живые организмы, элементы своеобразной кристаллоорганики. Сравниваю их, чтобы ему легче было понять, с коралловыми полипами, создающими атоллы и целые острова. Поясняю, что алмазный кокон, где мы побывали, и есть что-то вроде такого острова, созданного классом особых кристаллических существ. О разуме я молчу: всё равно не поймёт да и понимать ему незачем.
– Кто вам разрешил эти исследования?
– Я и не спрашивал ни у кого разрешения. Просто ещё в коконе заподозрил, что они живые.
– Сколько камней вы дали этому профессору?
– Три или четыре, не больше.
В трубке уже ничем не сдерживаемый гневный настрой:
– К моим камням никто не прикасался. Никто. Так почему же они потускнели?
– Потому что потускнели все камни, – терпеливо поясняю я, – все, какие были вынесены с россыпи и где бы они ни находились сейчас – у вас или у ваших компаньонов, в магазинах или у покупателей. Словом, все. Вам понятно? Все.
– Не понятно.
– Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, – опять терпеливо разжёвываю я, – жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, – в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниёт и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.
– Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже ещё живут?
– Не думаю.
Мысль Стона делает неожиданный скачок:
– Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.
– Не выйдет, – говорю я спокойно.
– Почему?
– Сезам захлопнулся.
– Какой Сезам?
– Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.
– Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.
– Теперь уже не откроется.
– Вы так уверены?
– Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.
– Из земли?
– Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.
Молчание в трубке, и новый поворот разговора.
– Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придётся выступить в суде.
– В каком суде? – не понял я.
– Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.
– Я скажу правду.
– Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.
– А ваша?
– Я ещё не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.
Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных структурах, отчёты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придётся. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.