Повести и рассказы

– Не точная формулировка. Даже не болтовня первокурсника. Дремучее невежество.

– Если вы должным образом исследуете его кристаллическую решётку, – я ткнул пальцем в камешек на столе, – вы, может быть, увидите чудо. Если вы поймёте его, то сделаете открытие, возможно даже более дерзкое, чем открытия Ньютона и Эйнштейна.

Вернер посмотрел на молодого Резерфорда. Казалось, портрет ободряюще подмигнул.

– Конкретно: направление исследования. Что предлагаете? – спросил Вернер.

– Что может предлагать дремучий невежда? Скажем, открыть новую науку, родную сестру кристаллофизики.

– Точнее?

– Биокристаллофизику.

Вернер ещё более сузился. Сейчас он мог бы жить в двух измерениях.

– Вы думаете, это… живое? – недоверчиво спросил он, посмотрев камень на свет.

– Думаю. Может, оно было живым. И даже более – разумным.

– А вы не сошли с ума?

Я только пожал плечами.

– А где же мы найдём средства для исследований? Здесь, к сожалению, это невозможно: воспротивится учёный совет института.

– Мы найдём противоядие. У меня есть ещё камешки.

Я наскрёб в кармане и рассыпал по столу горсть алмазных орешков поменьше, не повысив вернеровского любопытства ни на полградуса. Он только скользнул своим единственным глазом по рассыпанным хрусталикам и подождал разъяснений.

– Мы реализуем часть их на ювелирном рынке и создадим свою лабораторию для исследований.

– Не выйдет, – хохотнул откуда-то взявшийся Стон.

И меня опять это не удивило, как, впрочем, и Вернера.

– Почему? – спросил он, не повышая голоса.

– Потому что бриллианты добыты в моей шахте, на моей земле.

– Это не ваша шахта, это другой мир, господин Стон, – сказал я, – и это совсем не бриллианты.

– Это вы мне говорите, мне, единственному монополисту торговли драгоценностями в Леймонте. Леймонтского ювелирного рынка уже нет, это мой рынок, Янг. Теперь вы не получите ни камней, ни обещанных пяти тысяч.

– Вы украли у меня не пять тысяч, а пять миллионов, – сказал я.

– Может быть, и больше, – хихикнул Стон.

– Мне не надо ваших миллионов, Стон, – проговорила выступившая из гнездящейся у стен темноты Этта Фин, – у меня тоже есть камни.

– Советую их сдать моим «парнишкам», фрейлейн.

– Твоих «парнишек» уже нет, – сказал ещё один голос. – Они у «ведьмина столба» остались. Троих пришил.

Загадки возникали одна за другой. На этот раз – Гвоздь и Нидзевецкий. У Гвоздя – автомат, крепко прижатый к бедру.

– У меня здесь не миллионы, а миллиарды, – усмехнулся Гвоздь, тряхнув чемоданом. – А им и горсточки хватит, – добавил он, кивнув на меня с Эттой, – пусть строят свою лабораторию.

Стон, не отвечая, воззрился на Нидзевецкого:

– А где же ваш чемодан, Нидзевецкий?

– Меня здесь нет. Я остался там, в шахте.

Смутные стены лаборатории Вернера раздвинулись и снова засверкали далёкими и близкими гранями кокона. Нидзевецкий лежал ничком на алмазной россыпи, впиваясь дрожащими пальцами в похрустывающие осколки.

– Я опять полз на брюхе от немецких танков, но не могу пережить это вторично! – с трудом выдохнул он.

С последним усилием он приподнялся на руках и не то пропел, но то всхлипнул:

– Червоны маки на Монтекассино… – Свистящий вздох его оборвал строчку.

Я склонился над ним, приложил ухо к груди. Сердце его молчало.

– По-моему, он уже мёртв, – сказал я.

– Почему вы всё опять повторяете? Это же не кино! – вскинулась Этта. В глазах у неё прыгали сумасшедшие искорки. – Ведь только две, две минуты назад мы всё это слышали!

– Разве? – удивился я. – Я вижу и слышу всё это впервые.

– Но ведь вы же были со мной, рядом!

– Конечно. Но видели мы с вами нечто другое.

– И я, – засмеялся Гвоздь. – Представьте себе, тоже видел. Без вас, правда, но видел.

Сводятся кое-какие старые счёты

Хуан Термигло по кличке Гвоздь

Вот именно, что без вас. Куда только делись вы, не знаю. Оглянулся назад – никого, вынырнул на божий свет – тоже никого. Один «ведьмин столб», выгоревший на солнцепёке. А у столба – машина. Вроде бы тот же «форд», на котором сюда приехал, а вроде бы и не тот. Обошёл я кругом – ни души. Ни второй машины, ни «парнишек». Заглянул в окно к шофёру – баранка на месте, всё остальное чин чином, только ключей нет. Как же, я думаю, тебя открою, коли у меня тоже ни ключей, ни отмычек. А дверь вдруг сама собой открывается – не рывком, не с отмаха, а вежливо, с приглашением. Должно быть, «форд» новый, с программным управлением, автоматический. Фотоэлемент какой-нибудь или реле: подошёл, включилась механика, и дверца раз-два – и готово!

А тут ещё голос, приятный такой, ласковый, как у адвоката, которого хочешь нанять за хорошие денежки. Неизвестно, откуда голос, только явственно приглашает: садитесь, мол, и чемоданчик не забудьте.

Ну, чемоданчик, набитый каратами, за которым меня Стон на смерть гонял, чемоданчик этот, понятно, я не забыл, между ног поставил и развалился позади пустого водительского кресла. А дверца сама собой мягко захлопнулась, и «форд» газанул, словно за рулём сидел шофёр первого класса, к высоким скоростям привыкший, как гонщик на Кот д'Азюр.

– А куда же мы едем? – спрашиваю.

– На этот вопрос мне отвечать не положено. Едем, куда программа предписывает, и будет всё как стёклышко – в общем, порядок.

Может быть, он и не так говорил, джентльменистее, вроде аристократа или директора банка, это я так пересказываю, потому что не обучался говорить книжно, да там, где обучали меня, даже Библию не раскрывали, только руку на неё клали, когда на суде подводили к присяге.

– А вы кто же будете? – спрашиваю. – Инженер-невидимка?

– Зачем, – говорит, – просто автомобиль. Машина с программным управлением и с переводом на ручное, если пассажиру захочется.

– Компьютер? – Слово это я уже знал и произнёс небрежно.

– Если хотите, да, только с ограниченным диапазоном мышления. Вы, конечно, не понимаете, что такое ограниченный диапазон мышления. Ну как бы вам сказать поточнее: привезти-отвезти, поговорить по-хорошему, показать, что захочется пассажиру.