Страница 1 из 18

Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Армстронг Карен

Карен Армстронг

Посвящается Фелисити Брайан

Шимшон пришел с отцом своим и матерью в Фимнафу,

и вот, гривастый лев рыкающий [идет] навстречу ему!

Дух YHWH приблизился к нему

и растерзал он льва, как терзают козленка;

не имея в руке своей ничего.

Но не сказал он ни отцу своему, ни матери о том, что сделал…

Он вернулся по прошествии года…

и свернул с дороги посмотреть павшего льва,

и вот: рой пчел в трупе львином, и мед!

Он отломил его в руки свои

и пошел, и ел дорогою;

Потом возвратился к отцу своему и матери,

и дал им немного, и они ели;

но не сказал он им, что из львиного трупа

отломил он сей мед.

Заключение: И если бы не фигура Поэта или Пророка, то вскоре все Философское и Эмпирическое, обратившись в Рацио всего сущего, замерло бы, способное лишь вновь и вновь повторять один и тот же унылый цикл.

Применение: Кто видит бесконечное во всем сущем, тот видит Бога. Кто видит только рацио, тот видит лишь себя.

Следовательно: Бог становится таким, как мы, чтобы мы могли быть как Он.

Karen Armstrong

The Lost Art of Scripture: Rescuing the Sacred Texts

Перевод с английского Наталии Холмогоровой

Введение

Небольшая статуэтка слоновой кости из Ульмского музея – быть может, древнейшее известное нам свидетельство религиозной деятельности человека. Человекольву около сорока тысяч лет. На человеческом теле – голова пещерного льва: фантастическое существо в тридцать один сантиметр высотой спокойно и пристально смотрит на зрителя. Осколки этой статуэтки, заботливо спрятанные в потайном уголке, были обнаружены в пещере Штадель на юге Германии за несколько дней до начала Второй мировой войны. Известно, что в этих краях обитали группы Homo sapiens, охотились на мамонтов, оленей, бизонов, диких лошадей и других животных; однако в пещере Штадель они, по всей видимости, не жили. Должно быть, она, подобно пещерам Ласко в Южной Франции, предназначалась для ритуалов общины: собираясь здесь, люди вспоминали и разыгрывали мифы, придававшие смысл и цель их тяжелому, зачастую пугающему существованию. Тело человекольва хранит на себе следы тысяч прикосновений, словно верующие ласкали и поглаживали его, рассказывая его историю. Человеколев показывает нам также, что в те далекие времена люди уже умели представлять себе нечто несуществующее. Тот, кто вырезал его из бивня мамонта, был человеком в самом полном смысле слова: ведь Homo sapiens – единственное животное, способное воображать нечто, не относящееся к настоящему или ближайшему будущему. Итак, человеколев создан воображением – способностью, которую Жан-Поль Сартр определял как «умение мыслить то, чего нет»[1]. Мужчины и женщины той далекой эпохи уже жили в реальности, не ограничивающейся тем, что можно увидеть, услышать и потрогать; и дальнейшая история человечества безмерно развила и углубила эту способность.

Наши величайшие достижения как в науке и технике, так и в искусстве и религии порождены воображением. С чисто рациональной точки зрения человекольва следует отвергнуть; он – не более, чем химера. Но неврологи говорят, что на самом деле мы не имеем прямого доступа к миру, в котором живем. Нам доступны лишь слепки или отпечатки мира, сложным образом преобразованного нашей нервной системой; так что все мы – и ученые, и мистики – имеем дело лишь с собственными представлениями о реальности, а не с ней самой. Мы видим мир не таким, каков он есть, а таким, каким он нам представляется; одни наши интерпретации точнее других, но абсолютно точной интерпретации не существует. Эта новость – пожалуй, тревожная – означает, что «объективные истины», на которые мы полагаемся, иллюзорны[2]. Мир здесь, перед нами: его формы, его энергия существуют. Но наше восприятие мира – лишь ментальная проекция. Мир лежит вне наших тел, но не за пределами нашего разума. «Мы и есть эта маленькая вселенная, – писал бенедиктинский мистик Беда Гриффитс (1906–1993), – микрокосм, в котором, как в голограмме, присутствует макрокосм»[3]. Мы окружены реальностью, которая превосходит – или «выходит за» – пределы нашего понимания.

Таким образом, то, что мы воспринимаем как истину, неразрывно и неизбежно связано с миром, сконструированным нами для самих себя. Едва овладев орудиями труда, первые люди принялись создавать произведения искусства, придающие смысл ужасу, чудесам и тайнам бытия. И с самого своего возникновения искусство было тесно связано с тем, что мы именуем «религией» – в сущности, тоже формой искусства. Стены пещер Ласко – культового места первобытного человека – покрыты бесчисленными изображениями местной дикой фауны, насчитывающими не менее девятнадцати тысяч лет; а неподалеку, в подземном лабиринте Труа-Фрер (Трех братьев) в Арьеже нас встречают впечатляющие мамонты, бизоны, росомахи и мускусные быки, высеченные в стенах. И в центре сцены – массивная получеловеческая, полузвериная фигура; пройдя через узкий подземный тоннель – единственный путь в этот доисторический храм, – посетители оказываются под взглядом ее огромных пронзительных глаз. Как и человеколев, это химерическое создание не соответствует ничему, что было бы нам знакомо в эмпирической реальности – но, быть может, отражает реальность более глубокую: подспудное ощущение единства зверя, человека и божества.

Человеколев знакомит нас с несколькими темами, которые нам придется затронуть в разговоре о писании. Он показывает, что с самого начала своего существования люди сознательно культивировали восприятие бытия, выходящее за пределы эмпирического, и обладали инстинктивным стремлением к некоему более высокому модусу существования – к тому, что иногда называют Священным. Так называемая «вечная философия» (это название она получила потому, что присутствует во всех культурах вплоть до Нового времени) принимает как аксиому, что чувственный мир пронизан иной реальностью, непостижимой для нашего интеллекта, и именно в этой реальности получает себе объяснение. Удивляться этому не стоит: ведь, как мы уже видели, мы действительно окружены трансцендентным – реальностью, которую не можем познать объективно. Мы в современном мире, быть может, не воспитываем в себе вкус к трансцендентному так же усердно, как наши предки; однако всем нам знакомы моменты, словно затрагивающие нашу сокровенную суть, на мгновение возносящие нас над обыденностью, моменты, когда мы с особенной остротой и полнотой ощущаем себя людьми – в танце, музыке, поэзии, созерцании природы, в любви, сексе, спорте… или в том, что принято называть «религией».

В человеческом мозгу нет специальной «доли Бога», места, отвечающего за переживание священного. Однако в последние десятилетия неврологи обнаружили, что за создание поэзии, музыки и религии отвечает правое полушарие нашего мозга. Оно же участвует в формировании нашего самовосприятия и отвечает за «широкое» восприятие мира, не такое избирательное, как у более прагматичного левого полушария. Прежде всего правое полушарие видит себя в неразрывной связи с внешним миром, в то время как левое жестко от него отделено. Левая сторона нашего мозга, отвечающая за язык, аналитическое мышление и решение проблем, подавляет информацию, которую не может понять и переварить. Но правое полушарие, чьей ролью ученые в прошлом склонны были пренебрегать, обладает скорее холистическим, чем аналитическим видением: оно видит каждую вещь в связи с целым и ощущает, что все в реальности взаимосвязано. Поэтому ему близки и понятны метафоры – «сопряжения далековатых вещей», в то время как левое полушарие склонно к буквализму и стремится выдернуть вещи из контекста, разложить по полочкам и найти им практическое применение. Каждое новое впечатление сперва достигает правого полушария, где выглядит частью взаимосвязанного целого; затем правое передает его левому, которое находит для новой информации определения, относит к той или иной категории, оценивает и ищет ей применение. Но левое полушарие способно создать лишь очень урезанную версию сложной реальности; поэтому, обработав информацию, оно передает ее обратно правому полушарию, чтобы то рассмотрело ее – насколько это возможно – в контексте целого[4].

Sartre.

Trimble, 204–205; Spilka et al., 150, 209.

Griffiths, 31 (курсив авт.).

Van Lancker; McGilchrist, 40–54; Ornstein.