Страница 6 из 10
И тут проснулся друг сына Роман. Его будто пружиной приподняло. Он все слышал, все понял и, хотя еле держался на ногах, рвался в бой – провести экскурсию для немецких журналистов. Якобы у него имеется собственная разработка, одобренная самим Сергеем Михайловичем, а Сергей Михайлович – заведующий экспозиционным объектом, и компетенции у него неограниченные.
– Последняя инстанция, – слегка спотыкаясь на согласных, сообщил Роман Бениамину Аркадьевичу и шумно втянул в себя воздух.
– Сядь.
– Нет, я не сяду, – парень ухмыльнулся двойственному смыслу фразы. И пояснил: – Если я сяду, я сразу лягу, как они, – махнул рукой в сторону спящих товарищей. – А мне еще рабо-о-о-о-о-тать. Я хочу-у-у работать. Вы меня понимаете?
Две девушки и Андрей спали на двух сдвинутых кроватях. В их позах не усматривалось ни намека на интим. Пирушка была исключительно дружеской.
– Ты же знаешь, Роман: в лагере сухой закон.
– Почему-у-у? Сейчас пересменка. Можем себе позволить.
– Сергей Михайлович разрешил?
– Разрешил? – Роман задумался, еще раз втянул в себя воздух. – Он угостил нас, как коллег. Как старший товарищ. Вот вы, Бениамин Аррр-кадьевич, никогда. А Сергей Михайлович – большой души человек.
Цвингер готов был своими руками Забродина избить, задушить, расстрелять. Но даже не пошел на хутор. Он позвонил Ире Игоревне с просьбой отложить на сутки визит немцев. Соврал про отключение электричества.
«Хорошо хоть Александровых сейчас тут нет, и они не станут… – думал расстроенный Бениамин Аркадьевич, подыскивая определение тому, чего не станут Александровы. – Ах, да! Не станут свидетелями этого позора. – Развил мысль и пришел к следующему умозаключению: – Собственно, позор не мой, не наш с Валентином. – И неожиданно взбодрился: – Кто привел в музей этого никчемного пьянчугу? Александров. Он и виноват». Про содействие Ванченко в трудоустройстве Забродина он решительно забыл. Самоустранился Ванченко, пьески пишет, какой с него спрос. Распределив отцовский гнев между взрослыми соратниками, Бениамин Аркадьевич испытал облегчение. Еще раз посмотрел на спящих. Теперь уже и Роман угомонился, привалившись к одной из девиц. Присмотревшись, Цвингер узнал:
– Ба! Да это Светочка Забродина. Яблочко от яблоньки недалеко откатилось. Страшная вещь – женский алкоголизм, – произнес мстительно и пошел купаться на Талву, предварительно убедившись, что сын встал на путь исправления – заваривает в кухне крепкий чай.
– Сахару, сахару добавь побольше!
Валентин затряс головой в ответ.
У самого берега плескалась мелкая волна, нога чуть не по щиколотку тонула в иле. Стоило пройти дальше, за линию камыша, дно твердело. Он лег на воду, поплыл брассом, перешел на саженки и, наконец, перевернулся на спину, медленно перебирая ногами, удерживая равновесие редкими гребками обеих рук. Солнечный свет сочился сквозь фильтр единственного на всем небосклоне облака. Облачко быстро таяло, и вот уже солнце ударило в лицо со всей силой . Бениамин Аркадьевич прикрыл глаза ладонью, потерял равновесие и, перевернувшись на живот, поплыл к берегу неспешными саженками. Вниз по реке катился звон с Кашкинской колокольни, такой далекий, что не разобрать ни ритма, ни рисунка выбиваемой из бронзы мелодии, слышны были только отрывочные, самые высокие звуки.
«Мы говорим ʺпартияʺ – подразумеваем ʺЛенинʺ… Вот то же самое, только музей – и Александров, – заново бередил свою душевную рану Бениамин Аркадьевич, обсыхая на солнышке после купания. – Нас будто нет, мы все невидимки. Он узурпировал всё и распорядился всем, что у нас было».
Теперь Цвингер смотрел на ситуацию, расстроившую его, с умиротворением. Ему открылись иные смыслы. Ведь если рассуждать здраво, коллега Александров ловко избавился от необходимости тратиться на содержание имущественного комплекса. Средства на содержание поступают из бюджета. Вместе с бюджетным финансированием в состав правления вошел представитель администрации, полномочия прочих оказались из-за этого урезаны. Зато новый член всегда заочно присоединяет свой голос к большинству, а это удобно, этим можно манипулировать. Александров намерен добиваться режима охранной зоны вокруг комплекса. Но пока он выбит из седла – спасибо опять же непутевым властям, напутавшим с бумагами, – шанс вырулить остается. Как бы ни относился Цвингер к Зубову и Забродину, он теперь с ними в одной лодке. Они должны что-то придумать и обязательно придумают. Только надо сделать так, чтобы Зубов не оказался сверху. Это важно: чтобы не Зубов и не Александров. А кто? Цвингер вздохнул и пожал плечами. Он не против Виктора, он уважает его, ценит, но за свое место под солнцем будет биться.
«А хорошо, что не надо сегодня встречать немцев, – подумал он, прислушавшись к покою собственной души. – Горячку порет Ира Игоревна, как всегда. Сорвалась, поехали! Но ведь перенесли же на завтра – значит, сразу можно было перенести. И сама приедет завтра».
Давно так хорошо не чувствовал себя Бениамин Аркадьевич. Хорошо-то как – ощущать себя в неспешности окружающей природы! Он совершенно успокоился и решил еще немного поплавать.
Глава четвертая
Переселение народов
Вечером Тамара и Розалия провожали Михаила Крайнова на железнодорожном вокзале. Над раскаленным асфальтом перрона плавился воздух. Женщины в оранжевых жилетах убирали последствия китайской торговли. Пекинский уже ушел.
«Единичка» – так называли скорый «Владивосток – Москва» – задерживалась. Дважды объявили прибытие, а ее нет и нет. Все трое молча курили, дожидаясь окончания неизбежного ритуала прощания у вагона. Слова, сказанные заранее, не требовали повторения. Могли и не приходить на вокзал, сам бы уехал. Тамара с облегчением заметила, что на перрон подтянулись продавцы мороженого, – значит, сейчас точно прибудет.
Михаил Филиппович купил в турагентстве автобусный тур по европейским столицам и билет на проходящий поезд до Москвы, чтобы там присоединиться к группе, под руководством гида добраться до Бреста, пересечь границу Польши, проехать через Берлин, Дрезден, Париж.
– Десять дней, за которые я потрясу мир! – комментировал Михаил Филиппович свое решение отправиться в вояж.
Накануне отбытия признался: возвращаться тем же автобусом он не станет. Сойдет где-нибудь на обратном пути и задержится на месяц или на год – как пойдет дело.
– У меня там в каждой столице и в окрестностях подельники, кореша. Диссиденты! Погуляю, пока не повяжут. Мне еще и на родину на историческую надо, в Мерзебург. Я ж там родился, а ничё не помню. Интересно посмотреть.
– Вышлют же! – волновалась Розалия.
– Сам уеду, когда наскучит.
– Визу не дадут тебе больше никогда.
– Дак я больше не соберусь туда. Сейчас-то со скрипом пустили: подтвердите, говорят, вашу платежеспособность и налоговую чистоту! Ха. Подтвердил. Справку о реабилитации приложил.
Воспользоваться официальным приглашением Михаил Филиппович не хотел. Ему предлагали оформить приглашение, особенно настойчиво звал один товарищ по совместному пребыванию в «Темь-6». Отказался. Ответственность принимающей стороны тяготила бы Крайнова. Приедешь к одному в Германию, а другой во Франции живет, третий в Бельгии – к ним тоже охота, а приглашение на этого выписано, который в Германии, и он обязан за гостя отвечать, сопровождать, следить, как бы чего не пошло криво. Крайнов сейчас, в свои пятьдесят шесть, по-особенному понимал и ценил свободу, причем именно в собственной трактовке этой неоднозначной для философов категории. Свобода – когда сам за себя. Предусмотрительность и законопослушание третьих лиц не должны ограничивать его волеизъявление. Точка.
Запасся разговорниками. Немецкий язык Крайнов учил в школе, английского нахватался у сына. Не того сына, взрослого и чужого, непростившего, а сына, рожденного в новом браке уже после отсидки. Всё, связанное с супружескими отношениями, он держал вне комментариев, оставаясь и в обязательствах, и как бы на воле. Мог спонтанно не ночевать дома, мог внезапно уйти на сплав с компанией друзей, закрыв мастерскую и не сообщив клиентам, когда вернется. Мог сорваться и поехать в Киев, в Москву. Жену никогда ни с кем не обсуждал и не знакомил. Она оставалась за кадром его публичной жизни, работы, загулов и увлечений. Виделась со стороны как бы святой. Не дурой же! Розалия порой говорила: «Не дура же она!». Оставалось соглашаться.