Страница 5 из 21
Степа. Она же Степанида Матвеевна. Она же дальняя-предальняя родственница хозяина дома (примерно седьмая вода на киселе) приехала пару лет назад из Александровки, находящейся где-то под Одессой, посмотреть Питер, да так и осталась, в надежде, что в ближайшее время на ее «ридной маты Украины» все образумится и встанет на свои места. На какие именно места, она, правда, не уточняла. Задержавшись в доме легкомысленного родственничка (в момент ее приезда он был еще в стадии вменяемости), Степа незаметно, в течение месяца, вытеснила всю прислугу, заменив собой всех, кроме дяди Васи.
Дядя Вася, для своих, и Василий Иванович, для всех остальных, – безотказный умелец на все руки и добрейшей души человек. Он приближался к шестидесятилетнему юбилею, хотя выглядел лет на десять старше. Коренастый «боровичок» с очень колоритной внешностью, одни его огромные усы, плавно переходящие в пышные бакенбарды, чего стоили (куда там бедному Пуаро Агаты Кристи), хотя иногда, и это зависело от его настроения, он становился похож на старого моржа. У него было любимое выражение «полный пердюмонокль, голуба моя», которое он употреблял при любом удобном случае как в качестве полного удивления, так и в качестве абсолютной радости и довольства, или разочарования, чувства безысходности или отрицания. Дядя Вася блестяще справлялся с обязанностями сантехника, электрика, садовника, плотника, слесаря, был на все руки мастер и, наверное, если бы его хорошо попросили, вполне мог из подручного материала собрать небольшую атомную бомбу. То ли его способность оказываться в нужное время и в нужном месте, умелые руки и немногословность, то ли его неординарность, но что-то явно сыграло решающую роль, и он по милостивому благоволению Степаниды Матвеевны был оставлен в неприкосновенности.
Сама же она благополучно находилась в том возрасте, когда женщина чувствует себя свободной и могла сама выбирать, кому нравиться, а кому нет. Говорила мягко и певуче, лихо перемежая русские и украинские слова, при этом иногда используя яркие одесские выражения. Была категорична в суждениях и не признавала полутонов. Хорошему радовалась искренне и от всей души, если расстраивалась, так слезы в три ручья, ну прямо вселенское горе, а когда сердилась, то кипела, яростно ругаясь на украинском, но так как практически никто ничего не понимал, то никто и не обижался. Еще она очень любила во время уборки или готовки «спивать ридни» песни, и ее грудной голос проникал в самое сердце.
– До самых печенок прошибает, – с серьезным видом, как-то тяжело вздохнув, сказал дядя Вася и тут же добавил, обращаясь неизвестно к кому: – Вот такой пердюмонокль, голуба моя.
Она была невысокого роста, округлая во всех местах, розовощекая, про таких в любом возрасте говорят «кровь с молоком», и от ее облика веяло здоровьем, радостью жизни в сочетании со всемирным спокойствием. И именно в ее ситуации внешность была обманчива. Степанида обладала железным характером, и когда ее единственный сын встал под бандеровское знамя украинских нациков, она прокляла его, запретив кому-либо произносить его имя. Однажды только сказала, что в жизни осталось одно утешение: «шо ее чоловик не дожил до той поганой «самостийности» Украины и появления в доме того поганого фашиста». Больше к этой теме она не возвращалась. Никто не слышал от нее жалоб на здоровье, цены, соседей, политиков любых рангов и мастей, погоду, судьбу, у нее вообще никогда не было жалоб, и казалось, что в жизни ее все устраивало.
Сейчас Степанида стояла у ворот, скрестив руки под пышной грудью, она даже бровью не повела, глядя на лихое торможение подъехавшей машины. Лишь когда водитель метеором метнулся к багажнику, при этом слезно причитая, что он так был рад везти таких красавиц и что ни в коем случае ни копейки ему, «недостойному», не надо и он всегда будет рад оказать им посильную помощь, у нее чуть дрогнули губы. Подруги не успели перевести дух, а такси на бешеной скорости уже скрылось за ближайшим поворотом.
– И шо це такэ було? – с легким удивлением в голосе поинтересовалась Степа, – побег, як наскипидаренный. Вы за шо обидели «убогенького», иш як злякался, у, злыдни мои дорогие, как добрались, красуни? Евгения Павловна, вы так гарна – очи не отвести, видно, хорошо ви отдохнули. Только почему одна, а прынц где? Ой, да ну их, тех прынцев, – и тут же сама себе ответила, – то не прынцы, а так, черти шо, та сбоку бантик, – и, легко подхватив вещи, выгруженные посередине дороги, несмотря на яростные Женькины протесты, понесла их в дом. – Вы сейчас с дороги чуть дух переведете, слегка перекусите – и в баньку, там уже готово, а потом уже будем вечерять по-справжьняму.
– По какому? – не выдержала Евгения, прервав поток русско-украинской мовы Степаниды.
– Так, тэ ж по-настоящему, – улыбнулась она, – пойдемте, Евгения Павловна, я вас до комнаты провожу. Переоденетесь, умоетесь, потом к столу – квасу выпьете, а я в бане как раз температуру подгоню, шоб вам обеим хорошо было.
Степанида Матвеевна говорила ровно, мягко произнося не «к», а «х» или вообще пропускала ее как несущественную и еще часто «что» заменяла на «шо». Пропуская Женю в ее комнату и убедившись, что поблизости нет Даши, она заговорила жестким, не терпящим возражения голосом.
– Евгения Павловна, вы уже наверняка знаете, что этот злыдень, мой племянничек, что б он был жив и здоров, нашел себе малолетнюю курву, которая тут же, можно сказать, не отходя от кассы, от него забеременела. Этот поц приезжал сегодня вечером, хотел поговорить и сказал, что приедет завтра. Хорошо, если Дарья Александровна будет к этому готова, а вы, я знаю, сможете ее настроить. Вы же завтра не уедете?
– Мне на работу только в понедельник, так что впереди еще три дня, и поставьте уже куда-нибудь сумки, а то они своей тяжестью вам руки оторвут. Степанида кивнула головой и, оставив вещи, продолжая разговаривать сама с собой, вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Евгения, как подкошенная, рухнула в стоявшее в углу комнаты огромное кресло и, буквально утонув в нем, сложив руки на животе и вытянув ноги, задумалась. Долго сохранять хорошую мину при складывающихся обстоятельствах она не сможет. Если Максим действительно завтра скажет, чтобы Дашка выехала из этого дома, тогда можно будет жить у нее. Конечно, там не царские хоромы, но квартира двухкомнатная, и пусть комнатки маленькие, но отдельные, и «удобства» все-таки не «на улице», да и горячая вода есть, хотя и не всегда. А вот вопрос финансов вызывал не просто тревогу, а настоящую панику. В голове, будто в улье, монотонно и нудно гудел извечный русский вопрос: «Что делать?» Почти год Евгения вынашивала мысль о том, что она уйдет из клиники. Она эту мечту холила и лелеяла, как нежный цветок, случайно родившийся среди ледников Арктики, и это придавало ей силы дотянуть до отпуска. Именно после отпуска планировалось подать заявление об увольнении. Она и с моря вернулась раньше, чтобы в тишине домашних стен еще раз все осмыслить и в полной мере взвесить все за и против, хотя заранее знала, что «против» будет значительно больше, и здравый смысл настоятельно рекомендовал оставить эту дикую затею, а сердце рвалось на части и орало «дурным» голосом: «Уходи!!! Лучше в подъезде полы мыть, чем оставаться здесь!!!» Пожалуй, если в течение двух-трех месяцев, на которые отложены деньги, она не найдет работу по специальности, надо будет расширить зону поисков вне медицины, и вполне возможно, действительно придется мыть лестницы. Хотя, что в этом страшного – физические нагрузки хороши для телесного здоровья, а сведение до минимума общения с социумом укрепит нервную систему.
У меня эмоциональное выгорание – этот диагноз Евгения поставила себе еще до отпуска, что значительно хуже синдрома хронической усталости.
Сделав массаж головы в надежде привести мысли в порядок, она добилась только того, что безбожно растрепала волосы, до этого момента (по ее мнению) уложенные в нехитрую прическу. Решив, что все придет само собой, и понадеявшись на вдохновение, она решительным рывком извлекла свое тело из кресла и, скинув старые кроссовки, засунула уставшие ноги в «дежурные» тапочки, аккуратно поставленные Степой возле кровати. Кровать была размером по Козьме Пруткову – «необъять необъятное», то есть, в переводе на современный язык, чуть меньше хоккейного поля. Когда в свое время она поинтересовалась у Максима, а зачем, собственно, ей одной такое огромное ложе, он туманно ответил, что всякое может случиться в жизни. Но не случилось ни «всякого», ни «невсякого».