Страница 11 из 21
– Брысь, нечистая сила, – сурово произнесла Женя, одновременно попытавшись спихнуть невоспитанную скотину с пригретого им места. На кота ее происки не произвели никакого впечатления. Елена с Дарьей, забыв про слезы, с интересом наблюдали за происходящим.
– Он не уступит, – наконец выдала Лена, проследив за очередной Женькиной попыткой спихнуть котяру на пол.
– Знаю. Но попробовать стоило. Я тоже люблю здесь сидеть…
– Я дам тебе другой стул, – вяло поднимаясь со своего места, начала было Ленка.
И по тому, как она это произнесла, Женя остро почувствовала себя здесь лишней. Две замужние подруги, обе столкнувшиеся с неверностью своих мужчин, только у одной это было в недалеком прошлом, но все еще было слишком свежо в памяти, а другая как раз проходила пик болезненного расставания, им было о чем поговорить друг с другом. А Евгения – она что? Разве она может их понять? Ведь у нее на уме только работа. А личная жизнь? Ну какая может быть личная жизнь у врача, работающего в родильном доме.
– Девчонки, не обижайтесь. Я домой. Может, хоть сегодня туда попаду. Такси я уже вызвала…
Такси она вызвала на улице, присев на край сырой скамейки и примостив у ног многострадальную сумку-чемодан. Небо вновь стали затягивать тучи, подул северный ветер, и резко похолодало, будто на дворе не конец июня, а начало осени. Машина подъехала, когда стал накрапывать дождь, и едва они тронулись с места, как ливень стеной обрушился на город. Дождь не принес облегчение Питеру; когда она подъехала к своему дому, уже во всю светило солнце и вновь накатившая жара старалась быстрее высушить огромные лужи. Воздух был так пропитан влагой, что буквально прилипал к коже и, забивая легкие, не давал сделать глубокий вдох. Внутри дома было еще хуже: все окна ее квартиры выходили на солнечную сторону, и после обеда здесь начинался ад. Бросив в коридоре свой баул, о том, чтобы сейчас заняться разборкой вещей, не могло быть и речи. Рассудив, что есть значительно более легкие способы расстаться с жизнью, чем задохнуться от жарищи в раскаленной панельной духовке, да еще при этом занимаясь домашними делами. Ополоснув лицо и шею холодной водой, так как объявление, прилепленное к двери подъезда, гласило, что горячей воды не будет еще неделю, и переодевшись в легкие бриджи и блузу, она уже через двадцать минут мчалась к автобусной остановке.
Отключение горячей воды, согласно народным приметам, говорило о том, что всю неделю будет стоять аномальная жара, так же как при отключении зимой отопления (прорвало трубы или еще какой-нибудь форс-мажор жилищно-коммунального хозяйства) тут же на улице и в самом доме устанавливался «ледниковый период».
Сейчас Женя думала только об одном – успеть до закрытия музея. Ей хотелось скорее попасть в прохладу Русского, в зал, где был выставлен Поленов. Он зачаровывал ее, давал ощущение душевной чистоты и покоя. Она могла бесконечно долго сидеть перед его картинами, каждый раз открывая для себя что-то новое, но что-то явно пошло не так. С того самого момента, как в самолете рядом села «крошка» весом полтора центнера, все шло наперекосяк, что подтвердил дрынкнувший сообщением мобильный. На экране в несколько строк высветилось требование немедленно забрать с работы личные вещи, так как в семнадцать ноль-ноль все будет вынесено в подвал, который, в свою очередь, будет работать строго по графику, и о нем когда-нибудь сообщат отдельно. Евгения тут же перевела для себя, что все будет свалено единой кучей в постоянно подтапливаемом помещении, вызывающим ассоциации со входом в потусторонний мир. В этом подвале даже в самые жаркие дни было сыро, холодно и из-за скудной освещенности очень страшно.
В принципе ничего ценного у нее там не было, так, мелочи, о потери которых не стоило жалеть: пара дамских романов в мягких обложках, которые так и остались непрочитанными, смена нижнего белья, старенькая косметичка с умывальными принадлежностями и еще какие-то пустяки. Ах, да, как она могла забыть – сменная обувь, удобные, из мягкой кожи, белые туфли, которые были куплены перед самым отпуском. Это решительным образом изменило ее планы в пользу посещения работы.
***
В родильном доме царила растерянная суета. Слухи о том, что их зданием в центре города интересуются очень серьезные люди, ходили давно. Но того, что в течение нескольких дней в экстренном порядке всех пациентов распределят по стационарам города, а всему коллективу объявят, что в этом здании больше никто и никогда рожать не будет, ни ожидал никто.
Евгения шла по знакомым, всегда до блеска выдраенным коридорам, и не верила своим глазам. Вдоль стен, создавая атмосферу хаоса, громоздились какие-то пакеты, мешки, мебель, ящики, оборудование, ставшее вдруг таким ненужным. Мужчины в темно-синих с желтыми полосами комбинезонах деловито таскали крупногабаритные предметы. Бывший персонал роддома с одинаково тревожными выражениями лиц передвигался торопливыми перебежками от двери к двери и, сталкиваясь с рабочими, в испуге прижимался к стенам, стараясь тут же слиться с ними в единое целое.
В ординаторской дородового отделения почти ничего не изменилось, во всяком случае вся мебель стояла на своих местах. Только на столах было непривычно пусто, ни бумаг, ни компьютеров – ничего, что
свидетельствовало бы о кипучей врачебной жизни.
– До нас еще не добрались, – покачиваясь в кресле, не поздоровавшись, пояснила за всех Алина Арнольдовна. – Я здесь отработала тридцать пять лет, и начмедом была, и отделением заведовала… И такое вот бесславное завершение карьеры… В приказном порядке – «с вещами на выход». Дали двадцать четыре часа на то, чтобы мы освободили помещение. И она подтолкнула ногой два объемных полиэтиленовых пакета, стоявших на полу возле нее.
– Что произошло? – обратилась сразу ко всем Евгения, сев за свой (теперь уже бывший свой) стол и медленно начав погружаться в атмосферу тревожности, которую источали стены еще недавно такого родного учреждения.
– Привет, Жень, – постаралась изобразить на лице улыбку Марина. Она приходилась ей очень дальней родственницей, причем степень их родства установить не представлялось возможным именно из-за его «дальности». Их матери были какими-то …юродными сестрами, детали они не уточняли, так как между ними были весьма сложные отношения. Тетя Нина была из категории людей, о которых говорят, что с такими родственниками и врагов не надо. Нельзя сказать, что это была открытая конфронтация, но в их отношениях существовала определенная напряженность. Сестры много лет не общались, потом стали периодически звонить друг другу, но дальше этого не пошло, и когда Женькина мать умерла, тетя Нина не пришла проститься со своей родственницей по какой-то там весьма уважительной причине. Евгении тогда было не до этого. Она знала о существовании родственников, но близко с тетей Ниной не контактировала и с Мариной дружбы не водила. Сказывались не столько прохладные отношения между родителями, сколько разница в возрасте (Женя была на шесть лет старше кузины) и полное отсутствие общих интересов. Марина, невысокая, жизнерадостная, улыбчивая и остроумная блондинка с круглым румяным лицом и зелеными глазами, всегда фонтанировала потоком неукротимой энергии. А еще она была болезненно, до зубного скрежета завистлива и могла врать с такой искренностью, что не каждый так правду скажет. Маринка ненавидела всех, всех тех, кто был хотя бы в чем-то не то чтобы лучше, а хотя бы чем-то отличался от нее, тем более в сторону со знаком «плюс». Окончив школу, она пошла в медицинский, потому что его окончила Женя, а она ни в коем случае не хотела быть хуже, и акушером-гинекологом стала, потому что Женька выбрала эту специальность. Но та была фанатом своей профессий, а у Марины не шло, как она ни старалась – не шло, и все. Кроме того, она в результате «романтических внебрачных отношений» родила Мишку, который рос шебутным и совершенно замечательным карапузом. У тети Нины тогда при известии о Маринкиной беременности произошел обширный инсульт, в результате чего у нее отнялись ноги и правая половина туловища. Отец Мишки – брутальный байкер, косивший под Джигурду в молодости, – получив «радостное известие о своем отцовстве», тут же скрылся за горизонтом, видно посчитав, что на данном этапе он сделал все что мог и теперь свободен. Марина, отсидев дома положенных три года, без особого рвения вышла на работу. Женька помогала деньгами, сидела с Мишкой, потом, как он подрос, возила его в зоопарк и цирк, где встречалась с подругами и совмещала приятное с полезным. В конце концов Мишка стал называть ее мама Женя, что взаимоотношений между кузинами не улучшило. Но так как Марине помощь больше никто не предлагал, а Женька, по необходимости, еще и бесплатно подменяла ее на дежурствах, то скрипя зубами она была вынуждена поддерживать видимость теплых родственных отношений. Если Маринка воспринимала помощь сестры очень болезненно, то тетя Нина, наоборот, считала, что та обязана им помогать значительно больше, а не только менять ей подгузники, заниматься Мишкой и давать деньги. Ведь она в свои тридцать восемь живет одна, замужем не была и вряд ли уже выйдет, зачем ей деньги и какие-то выходные (можно подумать, она от чего-то устает), да еще и виновата, что не удержала младшенькую от необдуманного шага (в момент наступления беременности «малышке» было полных двадцать семь лет).