Страница 7 из 61
Сама по себе идея поэтому была хорошая. Но вот проблема. Если девушку сейчас отвезут на какой-нибудь склад, она не сможет выйти так, чтобы не привлечь внимания. И в то же время, если она останется внутри, а Воланда попробуют вскрыть, — и такое развитие событий было ещё более вероятным, судя по улыбке Комиссара, — возникнет ещё больше вопросов.
Игорь задумался, что же ему делать. А комиссар не терял времени. Он подозвал своего человека и велел ему достать наручники:
— Попрошу вытянуть руки, ваше превосходительство, — сказал он чрезвычайно довольно. — И поехали…
— Он никуда не поедет… И не будет арестован.
Вдруг на вокзальной платформе раздался ясный, ровный голос. Он был непоколебим, и в нём как будто звенела сталь, причём совсем не мелодично. Все повернулись, присмотрелись. Игорь повернулся ещё раньше и увидел Её.
На ветреном вокзале стояла девушка в самом обыкновенном, заурядном и грубом сером платье. На ногах у неё были туфли без каблучков и чёрные колготки.
У девушки была длинная, лебединая шея и прекрасное личико, немного детское, но при этом крайне изящное. Её волосы, чёрные как смоль, были завязаны в хвостик. Он трепыхался на ветру, как и чёлка, то и дела налезавшая на её глаза, отчего неизвестная девушка часто моргала.
Глаза у неё были чёрные. Блестящие. Игорь замер. Грохнуло сердце. В голове пронеслось: Лена. А губы прошептали:
— Елисавета…
— Ах? — тут комиссар, который первое время был растерян после появления девушки, пришёл в себя. Он собрался, свёл руки у себя за спиной и спросил немного нервным голосом, которому он насилу попытался придать уверенности, но получилось только прибавить децибел:
— Вы Елисавета Трубецкая, я так полагаю? Что вы…
— Я пришла забрать моего брата, — заявила девушка.
— В-вот как. В таком случае я вынужден сказать, что сделать этого нельзя! — он выпятил грудь.
Девушка тихо вздохнула. Тихо, и в то же время казалось, что её нежный вздох на мгновение заглушил ревущий вечер. Елисавета прикрыла глаза, словно человек, который очень нехотя собирается взяться за что-то очень утомительное, и, спустя пару секунд, заговорила:
— Как ваше имя? — спросила она механическим голосом.
— Моё имя? — растерялся комиссар. — Матвей Григорьевич…
— Род?
— Ах?
— Из какого вы рода? — спросила девушка.
Мужчина смутился и сказал немного тише:
— Куприн… По фамилии.
— Куприн… Насколько я помню, ваш рад находится в IV родовой книге, так?
— Да… Так и есть, — немного потерянно, словно сам не уверенный в статусе своей семьи и вообще ни в чём ответил мужчина.
— В таком случае я напомню, что род Трубецких находится в первой книге и принадлежит к наивысшему рангу столбового дворянства, которое было им даровано ранее семнадцатого века. Наша семья одна из древнейших в Империи и кроме всего прочего наделена привилегиями великого князя… Какое вы имеете права арестовывать Великого князя? — быстро спросила девушка.
Мужчина совершенно растерялся:
— Я… Я исполняю волю Министерства, его высоко…
— Военного министерства, хорошо, — кивнула девушка.
— Военное министерство обладает правом распоряжаться всеми военными чинами… И в то же время согласно указу 1712 года, навеки закрепившего права Русского дворянства, наказывать и принуждать верховных или столбовых дворян, а именно входящих в первую родовую книгу имеет права только сам Император и лишь в том случае, если с этим выразили согласие четыре и более прочих великих рода… — девушка выдохнула. Потом добавила:
— У вас есть необходимые документы для ареста?
— Я… — мужчина был белее пасмурного неба. Он не мог выговорить не слова, он мялся, и тут сработало верно что-то инстинктивное, присущее всем государственным служащим, — Игорь замечал за ними такое не раз и не два, — мужчина поклонился и воскликнул хрипло:
— Прошу извинить! Мы совершили чудовищную ошибку. Мы… — пауза, дрожь. — Всё возместим…
— Хорошо. Тем не менее, мы сообщим об этом происшествии в министерство, — сказала девушка.
— Разумеется… — прохрипел комиссар.
— Прошу ещё раз нас… Извинить, — он опустил голову, отчего нос мужчины показался ещё больше, махнул рукой своим подчинённым и пошёл вместе с ними прочь. Когда процессия ушла на приличное расстояние, Игорь повернулся и посмотрел на девушку. Снова дунул ветер. Елисавета поправила волосы и, так ни разу не посмотрев на брата за всё время разговора, сказала ему:
— Идём, — развернулась и пошла.
Игорь попрощался с Кирсановым и Скоморохиным, — обещая ещё встретиться с ними ближе к вечеру, всё обсудить, — и последовал за ней. Вместе они прошли безлюдный вокзал — платформа была особенная и обособленная, для военных нужд, — и вошли в просторное помещение, с высоким потолком и мраморной плиткой. Пошли дальше. Туфли девушки звонко, но как-то совсем не ритмично, а скорее механически стучали о мрамор.
Она шла спереди, Игорь — у неё за спиной, причём на каком-то излишне большом расстоянии почти девяти метров. Брат и сестра совершенно ничего не говорили, пока не вышли на улицу. И снова Игорь увидел Москву — большую, с широкими дорогами и расчудесными фасадами у зданий, прямо как в Париже.
На улице было немного людей. Опять же, квартальчик был особенный. Обособленный. Елисавета прошлась к единственной припаркованной прямо у панели чёрной машине и села в неё. Игорь последовал за ней и прикрыл дверь.
Воцарилась тишина.
— Спасибо, ты меня выручила, — сказал спустя секунду Игорь
— Ничего. Забирать тебя из тюрьмы слишком…
— Неудобно? — завершил её фразу юноша. Девушка кивнула.
— Не знал, что ты так хорошо разбираешься в законодательстве. Неужели ты готовилась меня выручать?
— Я не разбираюсь, — отвернулась Елисавета.
— Про законы… Я всё это выдумала, — заявила девушка и снова поправила чёлку…
1. VII
Столичная, либо же московская усадьба Трубецких располагалась немного за городской чертой, в окружении прочих богатых дворянских домиков, словно главный алмаз в золотом ожерелье, но при этом ограждённая от них несколькими аршинами зелёных лугов и опрятным заборчиком.
Летом все эти зелёные просторы благоухали цветочной россыпью, но ныне стояла осень, и неровный газончик без конца и края смотрелся немного странного под высоким голубым небом, словно картина сюрреалиста. Он бежал пару километров, потом машина заворачивала за холмик, и за ним, на ещё одной возвышенности, открывалась уже сама усадьба — яркий белый особняк с фасадом из восьми колонн.
Он был построен много лет назад одним известным итальянским архитектором, в те давние времени, когда итальянская архитектурная мысль восхищалась гомеровским изяществом, и не пыталась, следуя веяниям модернизма, создать гробницу для души.
С тех пор усадьба прошла через три реставрации, последней из которых было не более двадцати лет. Машина припарковалась и высадила Игоря перед главным входом. Не успел юноша осмотреться, как его сестра уже направилась в помещение. Зашли они вместе. Сразу же Елисавета вышла немного вперёд, встала едва ли не по центру просторной прихожей, повернулась, блеснула в Игоря своими чёрными глазами и сказала:
— С возвращением.
А потом ушла в белый коридор.
Игоря меж тем встретил старый и горбатый дворецкий, и спросил, надобно ли чего княжичу? Да, пожалуй надо: пусть его проводят в его комнату. Старичок пожал плечами, и вместе они побрели по коридорам. Когда они всползли на второй этаж, Игорь заметил в зале, прилегающем к лестнице, большую картину на стене. Юноша к ней подошёл. Это был потрет. В дубовой узорчатой рамке находилась девушка, — или женщина? Сразу так и не скажешь, ведь несмотря на белейшую кожу, на детское личико, она обладала взрослым изяществом…
У женщины были чёрные глаза, не тёмные, а именно блестящие — художник был хорош, передал он их блеск прекрасно, они горели, как драгоценные камни. А ещё длинная белая шея, тёмные волосы… Она немного напоминал Елисавету — разумеется. Женщина была её — и Игоря — мамой.