Игра с нулевой суммой

За прошедшие годы Игорь Владимирович так и не поговорил с отцом о том случае и молчаливо хранил тайну. Марине он до сих пор так ничего и не рассказал.

Отойдя от потока воспоминаний, он спустился вниз, потому что ему снова захотелось курить. Он поднял голову вверх и посмотрел на небо, которое заволокло тучами. Очевидно, собирался дождь.

– Машина готова, – сказал ему парень в синей засаленной, чем-то измазанной куртке.

Зайдя в квартиру, Игорь Владимирович услышал пение. Тонкая мелодия неслась из спальни. Мелодия была знакомой – известной колыбельной песней, воспитавшей не одно поколение детей. Он понял, что Марина укладывала дочь спать и, стараясь, как можно тише снять ботинки и пальто, Игорь Владимирович прошел потом на кухню, прикрыв за собой дверь.

На истончившейся от времени подушке, лежащей на подоконнике, рядом с которым сегодня утром между ним и Мариной всё случилось, спал Маркиз, свернувшись калачиком. На столешнице все также стояла нетронутая чашка с черным кофе. Пребывая в скверном состоянии души, Игорь Владимирович, взял ее и тремя большими глотками опустошил. После он, ненароком скользнув ладонью по шерсти кота, открыл дверь на балкон и вышел туда. Балкон в российской действительности, подумал он, был местом, куда человек уходил поразмышлять. Духовный бункер, где обычно россиянин обдумывал своё бытие, рассуждал о несправедливости мира, о том, как жить дальше, и сожалел о содеянном и, что ещё печальнее, о не содеянном. На балконе всегда рождались все самые важные мысли и слышались самые сокровенные слова.

Игорь Владимирович достал сигареты и закурил. Огненная злостная магма, которая пару часов назад еще желала вырваться наружу, пришла внутри него в спокойствие и застыла. Он сам не мог понять, что чувствует – ансамбль эмоций и неприятных ощущений закружил его и лишил способности злиться. Скурив две сигареты, он вернулся обратно на кухню и обнаружил там Марину, которая мыла посуду.

– Уснула? – спросил Игорь Владимирович, понимая бессмысленность своего вопроса, потому что, если бы дочь не спала, Марина бы не мыла посуду. Ему жизненно необходимо было начать разговаривать, иначе собственные мысли бы его задушили.

– Да, – ответила Марина, – она как-то плохо спит сегодня. Кажется, зубки начинают резаться. Как ты съездил? Как они? – тихо спросила жена, выдавливая из среднего размера пластмассовой бутыли моющее средство. Негромко шумела вода, – фу, ты курил что ли? – учуяв резкий запах, Марина скривила лицо.

Игорь Владимирович сел на стул, положил на большой овальный стол свой смартфон, оттянул вверх рукава и спокойно, без резких эмоций, рассказал жене все, что случилось с ним за эту поездку. Марина была занята посудой и стояла к нему спиной, но иногда поворачивалась посмотреть на мужа. Наконец-то посуда закончилась, она вытерла руки и села за стол напротив Игоря Владимировича.

– В общем, седина в бороду, бес в ребро, – довершил он поговоркой свой недолгий рассказ.

– По-моему, бес совсем не в ребро, – слегка язвительно произнесла Марина. Почему-то эта новость ее не удивила

Ему отчего-то стало обидно за отца, хотя Игорь Владимирович сам был первым, кто его осуждал.

– А мать? – Марина поставила локти на стол и сложенные ладони приложила ко рту. В глазах своей жены Игорь Владимирович увидел сочувствие.

– Не знаю, – крутя головой в разные стороны, ответил Игорь Владимирович. Он также, как и жена, поставил локти на стол, лбом упираясь в раскрытые ладони, – он сказал, что будет жить с этой… – Игорь помнил, что ту женщину, к которой уходил отец, звали София, но умышленно не хотел произносить ее имя, – в квартире на Кирочной, а мать останется в доме.

– Я позвоню твоей маме, – выдохнула Марина, смотря ему в глаза.

4.

Комната вмещала в себя два кресла – красное и черное, на которых они и сидели; кулер у панорамного окна и большой стеллаж с книгами. У стены стоял широкий серый диван с двумя ярко-желтыми, почти кислотного цвета подушками. На столе, расположившемся у другой стены, стояла миниатюрная кофе-машина и множество разнообразных чашек: синих, белых, прозрачных, в горошек, с рисунками и без, маленьких и больших. В углу, у входной двери, сомкнутые воедино, в пару, громоздились совок с веником. Взгляд Кати через каждое её предложение упирался в них. Пока обдумывала слова, она сверлила старый инвентарь глазами, буравила его, словно в нем были все ее мысли. На двух противоположных друг другу стенах висело несколько картин – заснеженных крыш ночного города, которого Катя не угадывала. Окно своим видом упиралось во внутреннюю стену дома – серую, неровную и с небольшими выступами на ней.

Они вели беседу уже полчаса. Прямо перед Катей, в красном бархатном кресле, сидела женщина лет пятидесяти с русыми коротко стриженными волосами. Женщина была одета в темно-коричневые теплые брюки и черный свитер. На коленях она держала синий ежедневник, а в руках – шариковую ручку. Катя пришла к ней впервые, по рекомендации друзей, и немного смущалась, когда из нее нестройным потоком полились слова.

– Мой папа живет по принципу: не надо суетиться, излишняя толкотня только запутывает и мешает, – продолжала Катя, – а мама наоборот – надо подсуетиться, иначе можно упустить возможность.

– А вы? Вы сами здесь где? – спросила, подняв бровь женщина, которую звали Елена Витальевна.

– А я не знаю, – сказала Катя выдохнув, – я не знаю, как правильно. Не знаю, как правильно надо жить.

– Екатерина, попробуйте посмотреть на это с другой стороны, в этом мире нет правильного и неправильного, – Елена Витальевна отложила свой блокнот на стоящий слева от ее кресла стеклянный круглый столик, так и не сделав в нем никаких записей, – есть только ваш выбор.

– Да, наверное, так и есть, – Катя снова взглянула на совок с веником, – мне просто кажется, что если бы они всё-таки развелись тогда, двадцать лет назад или позже, то оба были бы счастливы, – тяжело произнесла Катя.

– Ваша мама сделала свой выбор, и ваш папа тоже однажды сделал свой выбор. И даже больше – они совершают этот выбор ежедневно, – Елена Витальевна посмотрела Кате в глаза, – да, скорее всего, они пытаются переложить на вас свою ответственность, но вы как взрослый человек не должны брать ответственность за их брак. Не втягивайтесь в их отношения, даже тогда, когда они ругаются и мать звонит вам. Вы ни в чем не виноваты. К сожалению, даже очень взрослые люди, прожившие целую жизнь, бывают в некоторых вопросах очень инфантильными.

Катя молча слушала женщину. Когда Елена Витальевна закончила, они снова переглянулись и Катя прислонила свою спину к спинке кресла, а правую ногу, лежавшую на другой, сняла и поставила ноги ровно – рядом друг с другом.

– Знаете, у нас на лестничной площадке была семья. Мама, папа и дочь. Девочка была меня младше на пару лет. Мы не особо дружили, но иногда играли вместе во дворе. Они мне казались дружными, счастливыми, в общем. И вот в какой-то момент, а мне тогда было лет четырнадцать, наверное, а ей, значит, двенадцать, в общем тогда их отец их бросил. Он ушел к другой женщине. Девочка, ее звали Олеся, сильно переживала тогда. Иногда даже гулять не выходила. А потом…я уже не помню, как и почему, я где-то прочитала ее сочинение, написанное для какого-то конкурса. Мы уже подросли тогда. Она заканчивала школу, а я уже училась на втором курсе института. Так вот, сочинение было посвящено маме, и она там в середине описывала тот момент, когда ее родители поругались и он ушел. Помню эти строчки… как за отцом захлопнулась дверь, что посыпалась штукатурка с косяка, как плакала она, как плакала мама, как она винила маму сначала в этом. Та женщина, кстати, так и не вышла замуж больше. Я не знаю, простила ли дочь отца, но те строки из детского сочинения, эти переживания подростка, я помню до сих пор. Они прям живут у меня в голове. Она это называла безрассудством и предательством.

– А как сейчас живет эта девочка, знаете? Не интересовались? – спросила Елена Витальевна.