Страница 42 из 57
Восьмой час[16] объявили совсем недавно. В попине «Жареный петух» одиноко сидел парень лет двадцати пяти в матросской одежде и потягивал кислое пиво. Посетителей было мало, поэтому девушка, зашедшая в попину, сразу обратила на себя внимание. Трудно было решить кто она – девчонка из бедных предместий, или богатая патрицианка в поисках приключений, с ног до головы закутанная в коричневую накидку-паллу[17].
Без колебаний она подошла к столику, за которым сидел матрос:
– Ты Спурий? – резко спросила она.
– Да, Спурий, – подтвердил парень, пытаясь получше разглядеть незнакомку.
– Ты прибыл из Константинополя, ждёшь легионера Марка, чтобы передать ему пакет и получить вознаграждение в три солида?
– Точно… – парень замялся, не зная, как обратиться к незнакомке: почтительным «госпожа» или простецким «сестрёнка».
– Я подруга Марка. Он задерживается в Риме и не сможет прийти, попросил меня найти тебя и забрать пакет. Вот твои солиды, – монеты зазвенели по столу, а накидка-палла на секунду распахнулась у плеч, открывая шею, увитую ожерельем.
– Но… я ждал самого Марка…
– Ещё раз говорю, он не придёт. Он рассказал, как тебя зовут, откуда ты, передал деньги. У тебя есть сомнения?
– Н-нет… В конце концов, это ваши дела, – он сгрёб монеты, спрятал на поясе.
– Вот и молодец. Пойди, выпей хорошего вина, а не этой дряни, в какой-нибудь корчме поприличнее. Вот, тебе на вино, – она положила на стол несколько серебряных монет, – иди.
Матрос пожал плечами и покинул попину. Девушка, спрятав в складках паллы пакет, тоже оставила это мрачноватое заведение.
Ближе к вечеру в старом парке на набережной Тибра встретились двое парней. Один, помоложе и покрепче, в одежде легионера, и второй, постарше, в костюме матроса.
– Как всё прошло? За пакетом приходили? – спросил легионер, слегка волнуясь.
– Да. Почти сразу после восьмого часа пришла девушка, закутанная в паллу. Её можно было принять и за сбежавшую из дома патрицианку, дочь знатных родителей, и за плебейку из предместья. Впрочем, больше она походила всё же на девчонку с окраины, старательно изображавшую знатную даму. Хотя… ладно, неважно. Она назвала моё имя, рассказала про пакет и про то, что ты попросил её прийти вместо себя, – матрос усмехнулся, – потом выложила обещанные три солида, забрала пакет, и велела найти таверну поприличнее, даже серебра дала, чтоб я побыстрее убрался!
– Всё понятно, – грустно сказал легионер, – спасибо тебе, Спурий, ты отработал на славу. Гонорар за этот спектакль тебя устроил?
– О, да, конечно! Это мой самый отличный гонорар за годы лицедейства!
– Одежду матроса тоже оставь себе, пригодится в других пьесках.
– Спасибо, друг! Хочу спросить, ты выяснил всё, что хотел, я помог тебе?
– Да, дружище, я с твоей помощью выяснил всё. Кое-кто из моих знакомых оказался не тем, за кого себя выдавал, но зато близкие друзья остались вне подозрений…
– Ну, тогда прощай, легионер!
– Прощай, комедиант! Да, скажи мне ещё, просто для подтверждения, чтоб я уже точно знал всё до мелочей… Ты говоришь, на девушке было ожерелье, ты разглядел его?
– Подробно – нет. Но оно было необычное, и не думаю, что таких ожерелий у наших девчонок много.
– Я тоже так думаю, – горько усмехнулся легионер, – я сам покупал его для этой девчонки. Серебряные виноградные ветви, переплетённые с цветами. Жаль, что так получилось…
– Мне тоже жаль, друг. Но на ней было другое ожерелье: золотое, с разноцветными кораллами. Очень красивое…
ГЛАВА XVI. СЫН ИМПЕРАТОРА
Марк сидел в углу комнаты на втором этаже харчевни «Четыре цесарки». Его сознание словно раскололось надвое. Он почти наяву видел дрянную попину, комедианта, изображающего матроса за столиком, женскую фигуру, закутанную в паллу, над ним. Тонкая рука бросает на стол золотые монеты, палла сдвигается с плеча, открывая стройную шею, на которой так красиво смотрится золотое ожерелье с разноцветными кораллами!
Днём, у Публия, когда они встретились все вчетвером, оно было на ней, как, впрочем, и всегда: Агриппина никогда не расставалась с ним. Может, она потеряла ожерелье, а преступница его надела, чтобы бросить тень на неё? Или Флавия выпросила ожерелье на вечер – тоже, чтобы подставить Агриппину, ведь тот, кто помчится в попину «Жареный петух», пытаясь опередить Марка – и есть предатель, ему необходимо перехватить пакет со своим именем во что бы то ни стало!
Да-да, так, наверное, и есть! Сейчас Агриппина зайдёт в комнату, расплачется и скажет, что потеряла своё ожерелье. Или дала поносить Флавии, а та куда-то исчезла… Сейчас всё выяснится и разрешится, не надо паниковать!
Но в глубине души царил лёд. Страшная, неправдоподобная, жуткая правда леденила, разрывала душу острыми когтями, не давала дышать…
Дверь тихонько отворилась и в комнату зашла Агриппина. Цветное ожерелье привычно украшало её шею. Она хотела броситься навстречу, но её остановил взгляд Марка – в нём были холод, презрение, боль. И в самой глубине – отчаянная надежда. Он подошёл к ней, протянул руку, коснулся разноцветных камушков.
– Ты не теряла ожерелья? Никому его не давала?
– Что ты, любимый! Я никогда не снимаю его, даже ночью! – она попыталась погладить его руку, прижаться щекой, но Марк остановил её, ещё не грубо, мягко, словно отчаянно пытаясь сохранить шанс на спасение от жестокой правды.
– Ты не забирала пакет у матроса в попине?
– Зачем? Ведь это должен был сделать ты! Я была дома, а потом прибежала сюда, к тебе, увидеть тебя… узнать, чьё имя было в пакете…
Произнося последние слова, Агриппина потихоньку начала пятиться от юноши, потому что почувствовала холод и горечь, исходящие от него.
– Врёшь. Подло, цинично врёшь, как ты врала мне всё это время. Ты использовала меня, как сына императора, чтобы я предал отца, Рим, всё что мне дорого и свято! Когда я начал о чём-то догадываться, подозревать, но ещё не тебя, нет, ты подставила Рема и Флавию, подсунув им деньги через фальшивого купца. Наверняка, тебя научили этому твои родители, они выполняли задание византийского императора, хотели втереться в доверие, чтобы шпионить, ослабить Империю. Ты уговаривала меня бежать из Рима, бросить свою нелюбимую, но законную невесту, подставить под удар отца-императора…
– Да, я хотела, чтобы ты убежал из Рима, но убежал вместе со мной! – на глазах её блестели слёзы, она не вытирала их, только стискивала кисти рук, прижатые к груди. – Мне было плевать на Византию, на Рим, даже на своих родителей! Мне нужен был только ты – полководец, легионер, или тайный беглец – какая разница. Я любила тебя, и сейчас люблю, больше всех империй вместе взятых, больше жизни! Да, мои родители с самого начала решили действовать через сына императора. Тебя хотели подкупить, запугать, похитить. Потом послали меня, и я не справилась… влюбилась в тебя, и была готова на всё: предать родителей, Византию и её императора, весь мир готова была предать ради любви к тебе! А ты другой. Тебе со мной было хорошо, но ты не мог сделать ни шагу в сторону: ни от невесты, ни от родителей, ни от своего обожаемого Рима!
– Да, не мог. Я не умею предавать, но я тоже любил тебя. Знал, что никогда не предам Империю, своего отца, своих друзей. А ты готова была подставить под удар нашего друга Рема и его Флавию…
– Твоего! Твоего друга Рема! Я терпела его рядом, потому что это был твой друг, но ни секунды не колебалась, когда устроила эту комбинацию с пьяным купцом и его солидами! Но ты слишком лелеял свою проклятую дружбу, даже эту уличную торговку, его подружку до последнего старался не подозревать! Как же! Родина, долг сына императора, святая мужская дружба, воинское братство! Всё, что угодно, кроме обычной земной любви! И в конце концов ты устроил для меня комедию с матросом и письмом, в котором было имя какого-то чиновника, для отвода глаз! Ты даже не смог честно поговорить со мной, спросить прямо и чётко, попытаться найти какой-то выход. Но нет, тебе нужен был этот дешёвый спектакль, это ведь так похоже на тебя, ты у нас бо-ольшой артист, здорово играешь всякие роли! Как ловко тогда, на празднике ты изображал дурака-купца! Как сноровисто сыграл роль торопящегося по делам и опаздывающего на встречу с византийским матросом! И как здорово всё это время изображал влюблённого! Артист, комедиант!
16
Восьмой час – два часа дня.
17
Палла – длинная широкая женская шаль, в которую можно было закутаться с ног до головы.