Страница 4 из 5
С. Варава:
Вот эти горшочки.
Н. П. Рябчун:
Да-да. Почему так? Сейчас учёные уже установили опытным путём, что мышление связано с мелкой моторикой рук.
С. Варава:
И долголетие с этим связано.
Н. П. Рябчун:
Да. Но я хочу сказать применительно к философии, что именно в сознании улучшаются когнитивные способности, такие как внимание, концентрация, логическое мышление, воображение, память. Они тренируются у людей, которые занимаются чем-то связанным с мелкой моторикой рук. Поэтому это в народной культуре и присутствует, хотя люди этого не осознавали. Они так делали просто потому, что их так учили.
У них именно философское мышление формировалось. Они не просто не были слабоумными. Они могли философски постигать мир. Это нашло отражение в фольклоре. А мелкая моторика рук, смотрите, я думала об этом применительно к народной культуре.
Этому тоже учит народная культура: связь мелкой моторики рук с сознание и с мышлением. Поэтому весь фольклор глубоко философский.
Это же были простые люди, которые не учились в университетах, но они выразили глубокие философские мысли в художественной форме. Как раз из-за того, что у них было другое мышление. Поэтому, как я считаю, народная культура учит нас, что человек мыслит не только головой, но всем телом. Мышление напрямую зависит от образа жизни. Ещё интересно то, что я услышала в лекции у одного специалиста по Японии. Он правда говорил об Античности, рассказывал об обучении философии в Античности. Не было такого, что один человек читает лекцию, а все слушают. Напротив, обучение шло в виде диалога во время прогулок по аллеям. Учеников Аристотеля называли перипатетики, от слова «прогуливаюсь». Это же и было определённое состояние сознания! Они, прогуливаясь, входили в определённое состояние сознания. Это была некая физическая активность. А обучение, когда один говорит и все слушают, возникло в Средневековье, когда лектор был доминантой повествования. Это совершенно иное состояние сознания, некая репрессивная манера.
Я пыталась, но ничего не получается, к сожалению. Я поняла, что природа живая и разговаривает. Не словами, конечно, но из неё какая-то энергия исходит, которая непосредственно влияет на сознание. От деревьев, от моря, от земли… Это понимали русские крестьяне, в Древнем Китае понимали. Тот же цигун это тоже общение с природой. Начинаешь чувствовать, что она живая. Это тоже воспитывает сознание. Надо больше общаться с природой, а не с компьютером или телевизором. Тогда начнёшь больше понимать.
Реплика из зала:
Вы пишите в книге про то, что дом – это фактически модель Вселенной. Вы можете это коротко раскрыть?
Н. П. Рябчун:
Если коротко… Это был для крестьянина макет мироздания. Пол – это земля, крыша – это небо, поэтому там изображение солнца. Центральная балка, поддерживающая потолок, была в виде креста. В центре дома – крест как древний символ Древа Жизни, связи земного и небесного. Крестьянин соотносил себя с космосом. Мы же вот сейчас сидим и не соотносим себя так. Может, кто-то и соотносит? Хотя в этом помещении очень много символов. Здесь чувствуется, что всё с любовью сделано. Я говорю о других помещениях. Сейчас дома строятся не для того, чтобы человек в них сидел и думал о космосе. А у крестьян дом – это я и мироздание. Это и есть философское восприятие мира. Этот дом как макет всегда нечто радостное. Там повсюду солярная символика. Всё очень пёстрое. Для него мир – это не юдоль скорби, а радость. Философский ход мысли уже был заложен в самом построении крестьянского дома. Этому и надо учиться: какие между мною и мирозданием связи и контакты? Современная философия это потеряла.
Реплика из зала:
Вы считаете, что у крестьянина был ответ на этот вопрос?
Н. П. Рябчун:
Подсознательный. Конечно, он не прочёл бы об этом лекцию и не написал бы трактат на эту тему. Если начать разбирать конкретное фольклорное произведение, то там будет содержаться модель мироздания. Там сказано обо всё: о космосе, о смысле жизни, о добре и о зле. Крестьяне это понимали.
Вся эта виртуальная реальность, как раз наоборот – антидом. Дом по своей сути, это место, которое создаётся сообща, семьёй, коллективом. В виртуальной реальности человек всегда один. Он может создать огромный дом, но он останется один. Дом – это общность. А современный человек всё дальше уходит от коллективизма.
Реплика из зала:
То есть важна архитектура?
Н. П. Рябчун:
Символическая наполненность архитектуры, общность моей семьи – вот, что важно.
Реплика из зала:
Правильно ли я понимаю, что именно «дома» сейчас в принципе и нет?
Н. П. Рябчун:
У отдельных людей есть, но у большинства – нет. Есть проблема в том, что дом можно создать только с другими, а другие этого не очень хотят. Вот поэтому и надо искать «сродных людей», которые создадут с тобой дом.
Реплика из зала:
Дом предстаёт как точка опоры.
Н. П. Рябчун:
Естественно, если ты живёшь с близкими, то имеешь поддержку и опору. Друзья, но ведь у нас же тут сидит большинство бездомных людей. Мы все бездомные люди. Мы живём в современном мире. Современный мир это мир бездомных людей. И современная культура создана такими людьми. Надо стиснуть зубы, ну нет дом, значит, терпи. Понимай, что это плохо. Если можешь что-то сделать в этом направлении, то делай, чтобы создать дом.
И если дом – фундаментальнейшее основание нашей жизни, а женщина – это устроительница и хранительница дома и быта. Она сама по себе уже его часть, неотъемлемое звено. И, очевидно, у мужчины и женщины отношение к быту разное. И фактически выстраивается еще один аспект различенности, эта различенность не только биологическая, но и социокультурная.
И если весь предыдущий разговор был связан с абсолютизацией различения мужского и женского, то Анастасия Григорьевна Гачева, отвечая на вопрос бо этой дихотомии, предлагает говорить о любви, причем таким образом и в таком понимании этого слова, когда мужское и женское нераздельно. И можно было бы подумать, что любовь – это то состояние, которое нивелирует различие мужского и женского, делает его не существенным. Но действительно ли это так?
А. Г. Гачева:
Важно, что, когда мы сталкиваемся с хаотическим проявлением матьмы, мы, конечно, понимаем силу и ценность мужского начала, которое, в отличие от пассивного и готового погрязнуть в этом всём женского начала, вырывается и консолидирует мир. Но если мужское будет только само в себе активно двигаться, то в мире оно приходит к дуализму, рацио и орудийно-технической цивилизации. А женский принцип – это «органический процесс» у Фёдорова, то есть эмпатия, душевность. Она даёт уже другой вектор. Орудийная цивилизация требует взять в руку палку или какое-то орудие с тем, чтобы воздействовать на мир. Женщина не изобретает, она занимается собирательством, шьёт, варит и прочее. Это нащупал ещё Соловьёв. В конце «Смысла любви» у него появляется образ сизигии. Вместо бесконечной двойной непроницаемости заступает принцип сизигии, то есть связи, соединенности. Как этого достичь? Он говорит об эротических токах организма, которые будут, как бы истекая от него, проникать во внешнюю среду и преобразовывать её не при помощи орудия, а при помощи просветлённой энергетики эроса. Согласно Горскому, это есть принцип женской эротики. Мужская эротика как бы точечная, а женская охватывает весь организм. Не случайно образ музы – это прекрасная девушка, светящаяся в облаке. Горский опирался на Фрейда, которого очень трансформировал. По Фрейду либидо исключительно мужское, поэтому женщина неполноценна. А Горский это преодолевает, женская эротика оказывается более продуктивной. Это другой принцип действия. Если эту эротику развивать, то в конечном итоге она нам даёт другую перспективу воздействия на мир. Горский анализирует сюжет дачи кожаных одежд Адаму и Еве после грехопадения. Помните? В раю они были наги и не стыдились, ведь это было другое взаимодействие с миром и соединение. Поэтому в любовном акте стремятся к абсолютной полноте соединения существ, но это только миг. То же и дружба, общая работа и дело. Горский полагал, что эта эротика «магнитно-облачная» рисует совершенно иную перспективу единения всех живых существ.