Ветер с севера

Куиниэ сейчас совершенно точно заплакала бы, жалея этих самых детей снежных… ну и себя заодно, если бы не тот факт, что она уже и так ревела: посвежевший после ее магического вмешательства лук так и лез в глаза и в нос. По щекам во всю текли непрошенные слезы, так что чуть позже, когда в кухню заглянул Кэлибор, он, мгновенно побелев от ярости при виде ее заплаканного лица, стал выспрашивать, не причинили ли Куиниэ вреда, не болит ли где, и не сильно ли она испугалась. И Куиниэ слишко хорошо помня слова Аны, легко ответила ему, при этом почти не соврав, что с ней все прекрасно, а слезы эти просто луковые…

Через несколько дней молодого раба-человека, который имел неосторожность покуситься на запретную эльфийку, нарушив прямой приказ хозяйки, вместе с несколькими другими пленниками увели на невольничий рынок. Больше Куиниэ его никогда не видела и была тому несказанно рада, потому что злоба, которой горели глаза человека при взгляде на нее, испугала и обидела ее. Он пострадал из-за нее и ненавидел за это, хотя вся вина Куиниэ состояла в том, что она была слишком хороша и соблазнительна.

Время шло своим чередом, и Куиниэ, удивляясь себе, чувствовала, что уже привыкла к своей новой жизни.

— Мы, эльфы уж таковы, что привыкаем ко всему, — грубовато заключила Анайриэль, с которой Куиниэ поделилась своими размышлениями, и та была вынуждена согласиться с ней…

Глава 4

Зима, однако, действительно оказалась тяжелым испытанием для Куиниэ. Несмотря на шерстяную одежду и теплый плащ, подбитый заячьим мехом, неожиданно подаренный ей Тир, привыкшая к куда более умеренным температурам родного края лесная эльфийка постоянно мерзла, находя прибежище лишь у пышущих жаром кухонных плит. Жизнь в большом доме текла медленно и размеренно, прерываемая лишь редкими приездами гостей. Тогда в главном зале до поздней ночи ревели пьяные снежные эльфы, а Куиниэ вынуждена была отсиживаться на кухне под защитой грозной Анайриэль.

В эти дни турниры на заднем дворе были еще более ожесточенными, и Куиниэ мучалась в тревожном ожидании до тех пор, пока разгоряченные и хохочущие мужчины толпой не вваливались в кухню, где Анайриэль обрабатывала их ранения, в то время как они облизывали масляными взглядами ладную фигурку приставленной к кухне новой рабыни…

Кэлибора Куиниэ видела часто, но возможности поговорить почти не представлялось. Им оставались лишь взгляды, которые иногда были красноречивее слов. И совсем не то было с Тир. Все началось одной студеной ночью, когда Куиниэ, свернувшись калачиком на своей убогой постели, пыталась согреться и заснуть. Скрипнула дверь ее комнатки. Мгновенно вскинувшись, Куиниэ обнаружила в дверях свою хозяйку.

— Почему не спишь?

— Холодно.

— Пошли.

— Куда?

— Предлагаю обмен. Горячая ванна — на болтовню. Что-то мне тоже не спится, — голос Тир был шутлив, но Куиниэ уловила в нем нотки печали.

«Я плачу своим одиночеством»… — вдруг вспомнилось ей, и, вскочив, она поспешила за госпожой.

В купальне ей наконец-то удалось согреться. Она с наслаждением искупалась, вымыла волосы, а потом высушила их, стоя возле огромного камина в спальне. Тир лениво смотрела на нее, лежа в широкой кровати:

— Ты красива.

— Вы тоже, — порозовев и смутившись, ответила Куиниэ.

— Ерунда.

— Неужели вам никто не говорил этого?

— Кто бы это мог быть? — усмехнулась Тир.

— Я… Я спросила у Анайриэль о детях, обреченных могиле. Как вам удалось достичь всего этого? — Куиниэ обвела вокруг себя руками.

— Я не хочу говорить об этом, — резко ответила Тир, но, увидев, что своей резкостью испугала Куиниэ, протянула к ней руку и, усадив рядом с собой, заговорила уже мягче. — Забирайся под одеяло и лучше расскажи о своей жизни. Твои братья похожи на тебя? Они старше или младше?

— Эристор старше. Ему уже почти пятьсот. И общие у нас только волосы, хотя они у него еще темнее, почти черные. Зато с Тэргоном мы близнецы, — Куиниэ рассмеялась вспоминая. — Вы бы только знали, какие проказы мы учиняли, пользуясь своим сходством.

— Вот и расскажи, — мягко подбодрила ее Тир, устраиваясь на подушках и прикрывая глаза.

Поначалу Куиниэ была рада вспомнить дом и счастливую пору детства, но чем дольше она рассказывала, тем печальней становилось у нее на душе. Когда же, замолчав и не услышав очередного вопроса, она подумала, что Тир спит, то не выдержала, расплакалась. Чтобы не тревожить хозяйку, она зарылась лицом в подушку и тряслась в беззвучных рыданиях. Дом… Братья… Неужели все это потеряно для нее навсегда?

Проснулась Куиниэ такой же несчастной. К тому же, глянув на себя в зеркало, обнаружила, что нос предательски покраснел, а глаза распухли…

— Ты плакала, — тут же обвиняюще проговорила Ана.

Куиниэ пожала плечами — зачем скрывать очевидное?

То же повторилось и через неделю. Потом вновь и вновь… Куиниэ пересказала заинтересованной слушательнице всю свою не очень-то долгую жизнь, поведала о родителях, о старшем брате Эристоре, которым искренне гордилась и с воодушевлением живописала его ратные подвиги, ум и доброту. Когда темы для повествований исчерпались, девушки просто лежали и беседовали, сравнивали уклады жизни у лесных эльфов и здесь, на Белом архипелаге, делились мыслями и переживаниями. Иногда Тир увлекалась, и Куиниэ приоткрывалась какая-нибудь небольшая частичка ее прошлого. Из мозаики постепенно складывалась картина, и то, что представало взору, заставляло Куиниэ со все большим пониманием и невольным трепетом относиться к своей захватчице.

Так пролетели почти четыре месяца. Миновала угнетающе долгая полярная ночь. Наступил последний месяц зимы, который снежные эльфы называли ветровеем — за пронизывающие ветра с моря. Неумолимо близилась весна…

Однажды вечером в кухню вошла хмурая Тир и сообщила, что прибыли гости. Уже уходя, она остановилась в дверях и, глянув на встревоженную Куиниэ, буркнула:

— Сиди здесь. Ночевать будешь у меня.

— Кто приехал? — спросила Ана.

Отводя угрюмый взгляд от Куиниэ, Тир ответила.

— Харальдин Аттердаг, — и, выразительно скривив губы, вышла.

— Что опять здесь нужно этому мерзавцу? — проворчала Анайриэль, принимаясь энергично помешивать тушеную свинину в огромном котле.

Куиниэ, никогда до своего пленения не евшая подобной пищи, принюхалась. Пахло… вкусно. Было стыдно переступать традицию, но в противном случае пришлось бы умирать с голоду. Суровой зимой снежным эльфам было негде брать овощи или тем более фрукты.

— Кто он такой — этот Харальдин Аттердаг? — поинтересовалась Куиниэ.

— Тебе лучше этого не знать, — отрубила Анайриэль.

Вечер тем не менее прошел спокойно. Доделав свои дела, Куиниэ пошла в спальню госпожи и, вдосталь понежившись в прекрасной горячей воде купальни, улеглась в постель. Тир вернулась к себе далеко за полночь. Разделась, ворча себе под нос что-то явно ругательное, и забралась под одеяло. Она была совершенно точно не в духе, и Куиниэ не решилась заговорить с ней.

Когда же она открыла глаза, Тир еще спала. Такое случилось впервые — обычно снежная эльфийка вставала намного раньше, еще до рассвета. Стараясь не шуметь, Куиниэ оделась и пошла на кухню. Дом был поразительно тих. Пользуясь тем, что запретить ей это транжирство некому, она подбросила угля в очаг и, не зная, что ей еще делать, присела в задумчивости к столу.

А потом что-то будто поманило ее. Почти не сознавая, что делает, но чувствуя, что иначе нельзя, Куиниэ покинула кухню и медленно пересекла большой зал, носивший следы ночного пиршества. Так же неспешно она вышла из дома и, лишь свернув за угол к ристалищу, поняла, что так неумолимо влекло ее сюда. Не даром древний, как лес вокруг, шаман — истинный глава Дома Красного дуба — говорил, что у Куиниэ есть дар, не даром занимался с ней, вопреки установленным в землях лесных правилам, согласно которым эльфийки не имели права отправлять магические обряды. Она почувствовала! Услышала зов, а главное, этому зову поверила.