Страница 8 из 11
– Эх, ни туда ни сюда, – донеслось уже из-за двери. Тетушка разлила суп по тарелкам и, пользуясь возможностью выговориться, причитала дальше.
– Куда только ни спрячу, везде находит! Не знаю, что с ним делать, на прошлой неделе вот, огрела его уже. – Она показала вмятину на дне алюминиевого тазика, в котором полоскала посуду. – Так он грохнулся на пол и знай лежит. Думаю, все, добила грешного – ну, поплакала, да засобиралась уже сдаваться идти, из прихожей только оглянулась последний раз, а он сидит как ни в чем не бывало на этом самом месте и гриб пьет, потешается надо мной. Будете, кстати?
Не дожидаясь ответа, она нацедила стакан мутно-коричневой жидкости из прихваченной марлей трехлитровой банки, на поверхности которой покачивалось слоистое нечто, и поставила его перед мальцом. Покончив с супом, тот кормил шахматного коня хлебными крошками со стола и с ужасом уставился на это угощение, когда услышал заговорщицкий шепот нагнувшейся к нему мамы.
– Индейское зелье! – Она сделала глоток. – Да не дрейфь, почти как твой имбирный эль.
Тетушка слила в ту же в банку старую заварку из чайника и водрузила ее обратно на полку.
– Но я же не таким его встретила, – продолжала она. – По молодости-то он идейный был, на ком-стройку поехал вовсе непьющим, а там ему быстро внушение сделали, что, дескать, с таким именем в Союзе ловить нечего. Ну как можно было тогда сына Адольфом назвать? Ай, ладно. Расскажи лучше, как это вас угораздило? Так на узловой и застряли?
– Ну, – мама подмигнула мальцу, – такое случается даже с лучшими из нас!
Начав по новой историю про электрички и снежную бурю, она покопалась в сумке и вручила ему печенье в ярко-синей обертке. У мальца вспыхнули глаза: в рекламе такое не влезало в рот ковбою, а слоган гласил: «Придется улыбнуться до ушей, чтоб съесть “вагон вилс”». Чтобы проверить это, предполагалось есть печенье целиком, но тогда бы от него быстро ничего не осталось.
Толстый рыжий кот вальяжно спустился с печи; путаясь в подвернутых джинсах, малец бросился за ним прямиком в комнату. В ее глубине светился, сбиваясь помехами, пузатый телевизор, и, тут же забыв про кота, малец завороженно побрел к нему. Вскарабкавшись на кресло-качалку, он достал из кармана вязаной жилетки потрепанного плюшевого койота из «Веселых мелодий».
На экране двое мужчин переговаривались гнусавыми голосами, верхом на паре гнедых неторопливо скача вдоль ручья по дну ущелья.
– …Каждый раз смотрю на эти места как впервые, и каждый раз говорю себе одно и то же – только идиот сюда возвращается, – задумчиво протянул первый и махнул рукой кому-то впереди.
– О чем теперь думаешь? – пошевелил усами его спутник.
– О Боливии.
– Что еще за Боливия?..
Синий фантик с изображением несущейся во весь опор лошади, запряженной в дилижанс, упал на пол.
Анна Линская
Родилась в 1992 году в Москве. Сейчас занимается маркетингом, ведет подкаст о технологиях. Преподает базовый писательский курс в Creative Writing School. Студентка магистратуры НИУ ВШЭ «Литературное мастерство».
Одни авторы словно бы пишут маслом, густо и сочно, Анна Линская пишет акварелью, виртуозно владея искусством недоговоря, намека, тихой, словно сквозь пелену, улыбки читателю.
Однако вот этой легкой поступью Анна Линская заходит в самые потаенные подземелья подсознания и в итоге так же спокойно и невесомо касается самых важных вопросов. Они и оказываются в центре ее нежного и горького рассказа «Лучшие годы»: одиночество, смерть и любовь, ее возможности и ограничения.
Лучшие годы
Роды видео. Это мой последний запрос в гугле. Я гуглю нашу жизнь. Я гуглю: роды. Включаю запись в середине и тут же выключаю. Я гуглю: с какого возраста брать детей в поход. Я гуглю: горящие туры на новый год цена. Я гуглю: самый долгий брак. Я гуглю: смерть в один день реальные истории. Я гуглю: жизнь после смерти доказательства.
Весной мы оказались в одном лагере рядом с озером Почувадло. Она смеялась, когда слышала это слово: как повидло на хлеб намазывать. Мне дали младшую группу, злую, бойкую, полную крикливых мальчишек. Все было еще серым. По утрам стоял туман, морось оседала на одежде, подвально пахло сыростью. Дети носили свитера и ветровки, а ночью накрывались старыми тяжелыми одеялами. Когда редкое солнце выглядывало сквозь прорехи в небе, все замирали, поднимали зеленоватые, зимние лица к небу и жмурились.
Не знаю, что именно она делала в лагере. Может, учила хилых девочек плести макраме. Вот ее взгляд, случайно брошенный на меня, – он сейчас у меня в голове, могу вытащить и положить на стол. Вот ее взгляд.
У каждой девочки по тонкой косичке на спине, сидят лицом к стене, на которой скотчем прилеплены толстые разноцветные нитки, будто хотят себе хвостики сплести, – чем серее девочка, тем разноцветнее нитки. Она и сама только-только выросла из такой девочки. Выросла взглядом – через мутное стекло посмотрела на меня, как солнце с бесцветного неба.
Этого не было, конечно. Это я придумал уже потом.
По-настоящему мы встретились через два года у общих друзей – оказались на одном диване. Мне исполнилось двадцать, мои худые ноги были самым постыдным явлением в природе, я пытался отрастить бороду, много пил, мало спал и боялся оставаться в одиночестве.
Вокруг дивана все дрожало и двигалось, как в любительской съемке. Разноцветные лучи выхватывали стоп-кадрами красные щеки, неестественные позы, задранные ноги, стрелки на колготках, блестящие губы. Воздух отяжелел и стал соленым от пота, хохота и пролитого пива.
После дивана мы оказались на лестничной клетке, потом в ее подъезде. Холодный длинный ключ все время падал на грязную плитку пола, я пытался сдержать смех, и вместо него из меня вылезал какой-то странный писк, она зажимала мне рот рукой, приговаривая «соседи, тише, соседи», но сама смеялась звонко, заливисто, как умеют смеяться дети лет до десяти – так, что все уходит из них и остается сплошной смех, легкий, как воздушный шар. Я сполз на пол и ухватил ее за лодыжку, на всякий случай, чтобы не улетела.
История, которую Лийка рассказала после того, как я к ней переехал. Есть такой мир, в котором пишут не книги, а слова. Несколько лет трудятся, чтобы написать одно, переписывают, согласные меняют, гласные вычеркивают. Слово получается настоящим. Вот сейчас осень – это когда пахнет мокрыми листьями. Попробуй опиши, как это. А они такое слово придумают, что ты сразу же все почувствуешь, как услышишь его. Мгновенно.
Еще немного – и тридцать. Говорят, это были мои лучшие годы. Вес я так не набрал, зато отрастил бороду.
Асфальт накалялся, в метро женщины ездили в белых сарафанах и их толстые руки слизнями вылезали наружу, оставляя влажные следы. Мужчины поправляли галстуки, деды на лавочках у прудов, расставив ноги, с хрустом разворачивали газеты.
Моя внимательность тем летом переросла в болезненную манию. Я подмечал каждую мелочь. Я видел тонкую полоску липкого брусничного соуса, медленно сползающую по ладони мужчины за соседним столом, отросшие черные волоски между бровями коллеги, лопнувший сосуд, красной ниткой прошедший через Лийкин глаз, дернувшуюся бровь над этим глазом, движение челюстей под зеленоватой кожей, опять глаз, глаза, которые смотрят на меня и через меня в белую больничную стену.
Квартиру мы продали очень быстро. Деньги были уже через две недели после того, как она мне рассказала. На съемной не было кондиционера, а все подоконники Лийка заставила горшками с пыльными зелеными растениями. Кто-то сказал, что они помогают дышать. Я лежал на ковре и старался не шевелиться. Работать – есть – в больницу – спать – работать – есть – в больницу. Было время как раз для больницы, но я лежал на ковре и старался не шевелиться.