История Наврунга

– Этот благородный воин ждал нас.

– Учитель, нам надо его убить, ведь он – наш враг, он хотел уничтожить этих людей и их мир…

– Никто не обязывал нас убивать врагов для освобождения и защиты, и если можно обойтись без смерти, то лучше сделать так.

– Но ведь он – враг и, не задумываясь, убил бы нас!

– Ты ничего о нем не знаешь, и к тому же ты – не он, а потому его методы не могут быть твоими.

Амедею стало стыдно, рука Учителя укоризненно жгла плечо.

«Да, мы же не просто воины, но воины Света, наши методы – это сострадание к поверженному противнику, а не ритуальная казнь», – думал он.

Жизнь Наврунга осталась его жизнью, но судьба его была теперь в руках Гьянга – того, кто его спас.

АРИАВАРТА, ДОМ ГЬЯНГА

Утром следующего дня плененный Гьянгом шаммар Наврунг проснулся в удивительном красоты саду. Тенистые деревья раскинули свои широкие кроны, создавая идеальный навес от палящего дневного солнца. В их кронах гнездились птицы, поющие по утрам; осыпающиеся белые лепестки цветов наполняли картину тихой гармонией, какую редко встретишь на земле. Первая мысль Наврунга было такова: умер и родился в прекрасных садах, где его встретят предки. Но в углу сада он увидел свой черный виман и понял, что так просто он не отделается. Как только эта мысль пришла ему в голову, из дома, находящегося за его спиной, вышел высокий худой юноша с черными длинными прямыми волосами, и, обойдя сидящего на траве шаммара, встал в десяти локтях от него. Скрестив руки на груди и глядя шаммару прямо в глаза, юноша с откровенно-любопытным видом молча рассматривал лицо шаммара, как бы пытаясь найти в нем знакомые черты или что-то, что могло бы ответить на какие-то его вопросы. Исполненный достоинства, великан сидел с прямой спиной, гордо держа голову и глядя в одну точку перед собой. Поток мыслей безмятежно гнал волны отдельных фраз в его голове: «Если я жив, значит, убивать меня не собираются. А раз так, то это – благородные люди, и они не причинят мне зла… Достойные противники, они не враги мне… И я не враг им… И никогда не был врагом».

Спокойная безмятежность мыслей атланта удивляла Амедея. Этот человек был на краю гибели, но он не был трусом. Попав в плен, он держался с таким достоинством, как если бы был послом на переговорах. В нем не было желания торговаться за свою жизнь, но не было и покорности. Удивительное сочетание нерушимой уверенности в грядущем и готовности принять судьбу с полным достоинством и непреклонным мужеством, – все это вызывало в Амедее невольное уважение к молодому атланту. Не было в нем спеси и гордыни, присущих шаммарам, не было и боязливой угодливости, присущей рабам. Таких Амедей еще не встречал.

Несколько минут спустя, встав рядом с Амедеем, Гьянг обратился к атланту на его языке:

– Ты знаешь меня?

Атлант, продолжая глядеть прямо перед собой, ответил ровно и без эмоций:

– Нет. Но я знаю, что ты – святой и чистый Гьянг. Таким знает тебя этот юноша.

– Ты прочел это в его мыслях?

– Да.

Гьянг весело рассмеялся и, обращаясь к Амедею, посоветовал:

– Друг мой, учись скрывать свои мысли от атлантов. Ты для них как открытая книга. Это полезно, когда имеешь дело с друзьями, но крайне не полезно, когда общаешься с врагами.

Амедей покраснел и уставился на траву под ногами, а Гьянг, не переставая улыбаться, вновь обратился к шаммару:

– А ты – Наврунг, второй пилот корабля, сын своего отца Тимлоа?!

Слова Гьянга звучали скорее утвердительно, чем вопросительно, но присущие ему мягкость и жизнерадостность не вызывали в атланте чувства униженности. Удивительно, но с ним, пленным шаммаром, этот арий разговаривал не как с врагом, а как с другом. Наврунг медленно перевел глаза на Гьянга:

– Ты знаешь.

Гьянг все так же искренно продолжал:

– А что, старик Тимлоа все еще лечит застарелый ревматизм акульим жиром и не хочет обращаться к Ракшасам?

Этот вопрос задел шаммара за живое, его взгляд приобрел осмысленность, он вперил удивленные глаза в лицо Гьянга, пытаясь одним только взглядом выведать, что тот знает о его родне. Отчеканивая каждое слово, он спросил:

– Откуда ты, чужеземец, знаешь это?

Заразительно рассмеявшись, Гьянг продолжил:

– Если бы старый Тимлоа добавлял в свои компрессы щепотку жгучего красного перца, он бы уже давно вылечился.

Удивлению Наврунга не было границ: этот человек не только не убил его, но даже советует, как его отцу излечиться от застарелой болезни… Правильно говорят люди, что если на одну чашу весов положить всю ненависть Ракшасов, а на другую – все сострадание ариев, то чаша ариев окажется гораздо тяжелее. И не потому, что ненависть Ракшасов слаба, нет: она, как старое вино, с каждым годом все крепче; но сердце ариев, как бездонные глубины океана, безмерно больше любых человеческих чувств. Они могут простить все. И прощают, если видят тому причину.

В то утро атлант впервые в жизни почувствовал в своем сердце теплоту благодарности к этому смеющемуся человеку, и теплота этого чувства вызвала в Наврунге больше удивления, чем его неожиданное спасение от смерти. В то утро Гьянг приобрел большого друга в лице этого отважного и невозмутимого пилота черного вимана, превратившегося из символа страха в символ бесстрашия.

* * *

Атлант приложил руку к сердцу:

– Я знал, что Сыны Света сострадательны и чисты, как небесные высоты, и стоило попасть в плен, чтобы убедиться в этом. Я рад нашей встрече, Сын Солнца.

Гьянг пытливо посмотрел ему в глаза:

– Насколько ты решил идти до конца, верный сын своих родителей?

Амедей с удивлением смотрел на них обоих, переводя взгляд с одного на другого. Он понимал, что сейчас происходит нечто очень важное и что не сказано гораздо больше, чем сказано, и это нечто несказанное прямо сейчас происходит у него на глазах, ток сердца одного встречается с током сердца другого. Это было невозможно понять, можно было лишь уловить легчайшую мелодию сердец, что-то говорящих друг другу, и рассудок был тут ни при чем.

– Я решил, и ты знаешь это решение так же, как тебе ведом ход солнца. Я понимаю твою силу, Гьянг, и она не такая, как у моего народа. Ты сердцем проникаешь туда, где рождаются мечты и воля, и тебе не надо магии, чтобы знать решения других, потому что ты сам уже давно все решил.

Помолчав, он добавил:

– Ты решил мою судьбу, когда свет твоего солнца коснулся моего сердца.

Гьянг выслушал его слова, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, и то, что слышал и понимал он, было ведомо лишь ему.

– Да будет так. Твое отважное сердце избрало, и я верю тебе. Отныне ты – друг в этом доме, отдыхай. Завтра мы держим путь в мою истинную обитель, я должен представить тебя моему Когану.

Атлант кивнул:

– Это – новая жизнь для меня. Позволь понять ее.

Гьянг знал, что перед каждым походом или решением атланты остаются наедине с собой, чтобы прочувствовать будущее, попытаться осязать его. Часто для остроты восприятия они используют магические приемы, – так уж принято у этих исполненных достоинства и силы людей. Гьянг кивнул и попросил Амедея отвести атланта в комнату для гостей.

ОБЕТ НАВРУНГА

Атланты мало верили аналитическим способностям ума, но всегда пользовались древним чутьем и представлениями, намагниченными объектом их познания. Происходило это так. Великан становился перед треногой, на которой помещался магический амулет (терафим), напитанный мощной волей Ракшаса (колдуна) или адепта Правого Пути (в зависимости от принадлежности атланта). Глядя на терафим, атлант напевал мантрам, состоящий не столько из мелодии и слов, сколько из ритма, и постепенно входил в транс, удерживая в своем сознании вопрос или время, о котором желал узнать. И вот наступал момент, когда сознание вдруг распахивалось и он начинал просто знать об исследуемом предмете так много, как только могло вместить его сознание. Бывало, когда обращался к будущему, не всегда получал ответ: оно или было закрыто магией тех, кто стоял в этом вопросе по другую сторону, или просто было не определено.