Лекарь

Прошло пять дней. Бургомистру легче. Он смотрит на меня, как на посланца небес. Ждёт исполнения обещанного. Я медлю. Не представляю, как это письмо отразится на моей карьере. Я знаю, что никакой подагры не было. Но это узнают и в коллегии, выяснив, что я ампутировал ногу. При подагре к ампутации не прибегают. Значит подлог.

Нелёгкие мои думы прерывает вызов к полковнику.

– Как там бургомистр?

– Поправляется, ваше превосходительство.

– Мне тут пришлось сноситься с Его Величеством Императором. В письме я коснулся истории с ампутацией. Сегодня курьер доставил бумаги. Часть из них предназначена бургомистру. Прошу вас, поспешите к нему и передайте два этих пакета. Смею надеяться, его порадует их содержимое.

Я выполняю пожелание полковника, прозвучавшее для меня приказом. Взволнованный бургомистр вскрывает при мне письма, присланные Имперской Канцелярией и Геральдической Коллегией. Прочитав, с торжествующим видом протягивает их мне. Одним письмом оказывается грамота за подписью самого Императора, жалующая страдальцу-бургомистру дворянство. А другое содержит эскиз дворянского герба, присвоенного с этих пор бургомистру и его потомству. Щит, разделённый диагональной перевязью: в верхнем, чернёном поле – серебряный сабатон (латный ботинок), а в нижнем, лазоревом – золотая босая стопа со следом отсечения. И снизу вьющаяся лента с кажущимся задиристым и надменным любому, кроме нас троих: бургомистра, полковника и меня, девизом: Solvente pedes – Расплачиваюсь ногой.

Поветрие

«…Под каждым климатом, у каждой грани мира

Над человеческой ничтожною толпой

Всегда глумится Смерть, как благовонья мира,

В безумие людей вливая хохот свой…»

Ш. Бодлер

«Пляска смерти»

Небольшой город был окружён новыми крепкими и высокими стенами, которые нам никак не удавалось преодолеть. Летом полк подкосила дизентерия, а теперь вторую неделю лил дождь. Артиллерия молчала, пытаясь сохранить сухим такой нужный порох. Земля размокла настолько, что подрывные работы проводить было бессмысленно. Зато палатки моего лазарета опустели. Боевые действия сошли на нет. Дизентерия, при этакой погоде, исчезла и забылась. Моя команда – пара цирюльников и несколько солдат-ветеранов, назначенных санитарами – уже не знала, чем бороться с невыносимой скукой. Из условно сухих палаток носа не высунешь. Играть в крэпс или трик-трак надоело. Пить? Хмельное заканчивалось у всего полка, а подвоза не ожидалось. Кстати, об этом я и хотел поговорить с полковником, направляясь к его шатру. По лагерю прошёл слух, что осада скоро кончится. Горожане, не выдержав голода, пойдут на капитуляцию. И тогда пациентов у меня прибавится, а лазаретных припасов не хватает даже на нужды полка. Мне надо было знать, когда до нас доберётся интендантский обоз.

Адъютант полковника, вызванный часовым, показался мне неожиданно обрадованным моим появлением. Он горячо приветствовал меня и радушно распахнул створ шатра, приглашая войти и пропуская перед собой. Под таким ливнем это был выразительный жест.

– О, как вы вовремя, господин лекарь, а я уже велел Руди позвать вас, – кивнул полковник на адъютанта.

Теперь стало понятно, почему Руди так обрадовался при виде меня. Явившись сам, я избавил его от похода под дождём к лазарету и обратно.

– Господин полковник, я пришёл спросить… – начал я.

– Молчать! Меня не интересуют твои вопросы. Ты вызван, чтобы выслушать мои указания.

Да, я попал впросак. Убеждение, что я явился сам, по своей воле, сыграло плохую шутку с моей субординацией.

– Так точно. Слушаюсь, господин полковник, – втянув живот, отчеканил я.

В шатре, кроме нас троих, находился ещё один человек, гревший озябшие руки над жаровней.

– Руди, проводи Хайнца к маркитантам и позаботься, чтобы он был сыт.

Когда эти двое вышли, полковник пояснил:

– Хайнц – секретарь городского магистрата. Здесь он по частному делу. В городе не осталось врачей, а мэр занедужил. Их просьба – направить в город врача для осмотра и лечения гражданских лиц. В первую очередь, разумеется, мэра. Я согласился послать вас. Кому как не вам знать, что милосердию есть место и на войне. Но это видимая часть задания. А теперь моё личное поручение, которое вы выполните в полной тайне и не расскажете о нём даже под пытками, потому что никакая пытка не сравнится с той, которой подвергну вас я, буде вы проговоритесь.

Оценив по моему виду меру страха, в который меня вогнал, и удовлетворившись результатом, полковник продолжил:

– Через Хайнца я с некоторых пор держу связь с властями осаждённого города. Три дня назад с ними достигнуто соглашение, что мы снимем осаду на условиях оставления города гарнизоном и выплаты нам символической контрибуции в щадящей сумме пять тысяч серебряных гульденов. Договор оформлен и подписан. Вступает в силу через пять дней. Капитан Мародёр – командир банды ландскнехтов и начальник гарнизона – просил потянуть время, чтобы успокоить пыл самых воинственных бойцов, позволив оставлению города пройти организованно. Думаю, на самом деле, чтобы выжать у бедолаг-горожан последние гроши и ощипать последних, ха-ха, во всех смыслах, кур, однако меня это не касается. И вот, вчера прибыл нарочный с депешами, уведомляющими, что фельдмаршал, оценив военные затраты и планируя дальнейшую кампанию, изменил стратегию содержания войск. Теперь его кредо – «экономная война». На императорском снабжении остаются только войска, что на марше. Гарнизоны и осадные подразделения получают довольствие сами, конфискуя его у местного населения. В общем, если вы пришли спросить меня об обозе, то его не будет. Мало того, выполнение предварительного договора чревато бунтом среди моих солдат, а вы знаете, чем это грозит. А невыполнение по моей вине ставит под удар мою честь. Ваша задача – уговорить магистратуру потрусить мошной и увеличить контрибуцию впятеро, доведя её до трёх стандартных сундуков серебра по квинталу (сто килограмм) в каждом. Или, если сможете, спровоцировать части гарнизона на боевую активность, отменяющую на корню наши соглашения. Действовать будете без упоминания моего имени, якобы по собственной инициативе. Приказ ясен?

– А как же лазарет?

– Сколько больных у вас там сейчас лечится?

– Больных нет, только раненые.

– И сколько их?

– Пятеро.

– Тяжёлые?

– Выздоравливающие.

– Вот видите? С ними справится и один цирюльник. Второй направится с вами в город. Он будет нашим связным. Завтра утром будьте готовы покинуть лагерь. Возьмите всё необходимое и навьючьте на двух обозных ослов. Вполне возможно, животные вам сослужат хорошую службу. Ослятина вкуснее конины. Эту ночь Хайнц переночует в вашем лазарете, а на рассвете проведёт вас в крепость.

Заглянув в шатёр лазаретной обслуги, я обнаружил там Хайнца, судя по висячим как у бульдога щекам, бессчётным складкам камзола и гофрированному воротнику, разъём которого был бессовестно широк для дряблой шеи, ещё недавно бывшего полным человека. От толстяка в нём остался сангвинический характер. Он безостановочно трещал, сидя за столом в компании моих цирюльников и прерываясь только на глоток подогретого пива или укус холодного пирога, которыми его угощали. По рассказу выходило, что горожане, да и большая часть гарнизона, не желали продолжать сопротивление, но отряд датчан, которых было почти треть в рядах защитников стен, был настроен решительно. Это их хотел умаслить капитан Мародёр за дополнительные пять дней, склонив к сдаче города. Судя по услышанному, мне не придётся прикладывать усилий, провоцируя этот народ на срыв договора. Слово тут, слово там – и бравые вояки обновят пальбу с парапетов, чего и требовалось моему полковнику.

О болезни мэра Хайнц знал не много. Просто отметил, что несмотря на проблемы с продовольствием и потерю в теле большинства осаждённых, мэр в последнее время округлился, но это не выглядело здоровой полнотой. Он часто задыхался, кашлял, не мог договорить до конца ни одного начатого предложения. На совещании магистрата отмалчивался, а если хотел что-либо передать советникам, то писал.