До встречи в следующей жизни

– Дзержинский, – попытался угадать тот, зная, как Евгений любит его цитировать.

– Фу, – засмеялся Женька, – какие у тебя стереотипы, как ты с таким мышлением в ФСБ-то попал. Евгений Александрович Бабушка сказал, твой непосредственный начальник и идейный вдохновитель. Ладно, все, мне больше некогда с тобой болтать, я вижу нашего героя. Так что принял объект, будь на связи.

По трапу сейчас поднимался молодой человек, его футболка и правда была испачкана чем-то коричневым, но он совсем не стеснялся этого, а смотрел на жизнь уверенно и радостно, освещая все вокруг своей фирменной американской улыбкой.

Ничего необычного в мужчине не было, да, иностранец, но очень дружелюбный и вполне социализированный в России. Евгений услышал, как тот поздоровался и поинтересовался у встречающих членов команды о времени отплытия теплохода, а также шутя пожаловался на жару. Эдакий иностранец, долго живущий в России, ничего необычного. Странным оказалось другое – то, как наблюдали за ним две женщины в очереди на посадку. Одна была брюнеткой с черным как смоль волосом, подстриженным под каре, и в огромных очках, образ, так сказать, был странен сам по себе. Вторая была несколько старше, дама средних лет, одетая очень дорого и со вкусом. Именно она дужками своих очков показывала в сторону Женькиного объекта и, наклоняясь ближе к своей спутнице, что-то шептала той на ухо. Брюнетка же очень нервничала и постоянно поправляла свои волосы, так, словно это был парик. Какой может быть парик в плюс тридцать пять, засомневался Евгений, но напротив данной парочки все же поставил вопросительный знак. Уж очень они были возбуждены.

Объект же, подхватив рюкзак, уже направился в свою каюту, а значит, пришла пора знакомиться.

Евгений все просчитал и потому сейчас поднимался по лестнице на верхнюю палубу прямо перед объектом. Лестница там имела вид спирали и потому была неудобна, впрочем, как и на всех теплоходах такого типа. Именно поэтому не было странным то, что Женька запнулся на узких ступеньках и полетел вниз, как раз в ноги к объекту.

– О боже! – воскликнул парень в грязной футболке с небольшим акцентом. – Вы не ушиблись?

Евгений, применив все свои актерские навыки, приобретенные в школьном театре, поморщился, потирая коленку, и позволил помочь ему подняться на ноги.

– Спасибо, – вымученно улыбнулся он своему спасителю, – было бы жалко начать выходные с перелома ноги, а не с путешествия, моя жена бы мне это не простила.

– Очень неудобная лестница, – согласился мужчина, почему-то именно сейчас смутившись из-за своей грязной футболки, и попытался стряхнуть уже въевшиеся пятна. – Надо будет осторожно по ней ходить и сказать капитану, чтобы он повесил предупреждающее объявление. Это не по правилам, что перед такой опасной лестницей нет предупреждающего знака.

– Спасибо, что помогли, – Женька протянул руку своему якобы спасителю. – Будем знакомы, меня зовут Дима.

Естественно, у Женьки было на случай прямого контакта с объектом официальное имя, подтвержденное документально. Даже паспорт имелся на Дмитрия Сергеева, новенький и вполне настоящий. Работал он с ним довольно редко, потому прикладывал массу усилий, чтобы не запутаться и не сказать свое настоящее имя. Вступить в прямой контакт – тоже была идея Женьки, которую, к счастью, поддержало и руководство, потому как теплоход – маленькое пространство, и, чтобы проследить, нужно быть в кругу отдыхающих.

– Джон, – несколько замялся парень. Видимо, в его планы не входило знакомство с посторонними на корабле, поэтому, неуверенно пожав протянутую Женькой руку для приветствия, он продолжил поспешное шествие по круглой лестнице.

Ну что ж, знакомство состоялось, но почему-то у майора ФСБ, уже матерого опера Евгения Бабушка нехорошо екнуло в желудке, а это был плохой знак, очень плохой.

Глава 5. Всем шампанского

В кают-компании на ужин были накрыты три больших круглых стола. Белые скатерти сияли чистотой, красивые красные салфетки, уложенные в бокалы одинаковыми, как братья-близнецы, пирамидами, делали столы праздничными, а столовые приборы блестели так, словно ждали сорок, чтобы они унесли их в свои гнезда.

За правым столом уже сидела именинница тетя Серафима с молодым мужем Робертом и вечно депрессивным сыном – прыщавым подростком Богданом. Лизу даже передернуло от отвращения к своим родственникам, и, когда притворно улыбающаяся Серафима начала махать приветственно рукой, пришлось сжать зубы, чтобы не показать своего раздражения. Одна мысль спасала, что она все же будет не одна в эти выходные и надо лишь немного потерпеть.

– А вот и наши любимые Сиротины пришли! – радостно завизжала тетя Серафима и кинулась обнимать всех поочередно. Первым на правах старшего брата, конечно, был отец, но Лизе показалось, что даже он немного сморщился от натиска и лобзаний сестры. Сегодня она была какая-то особенно возбужденная. Мать же, не изменив своего ничего не выражающего лица, просто добавила дежурную улыбку, даже не пытаясь скрыть брезгливости.

Когда приветственные поцелуи были закончены и все уселись за красивый стол, Лиза огляделась. Сразу стало понятно, что если они были знакомыми друг другу людьми, то за соседними столами сидели люди, чужие друг другу. Неловкость там можно было резать ножом, такой сильной и объемной она была. Теплоход уже несколько часов как отправился в путешествие, но люди проводили это время в основном в своих каютах, устраиваясь на новом месте. Вообще, Лиза заметила такую деталь: когда люди заселяются в гостиницы или места, где им предстоит жить некоторое время, они словно метят территорию. Им надо немного привыкнуть к месту, сместить красиво лежащее полотенце, помять натянутую кровать и наконец разложить вещи по номеру – в шкаф, на кресло, стол. Словно бы этими действиями они делают чужое место своим, обозначают, так сказать, свою территорию.

Их стол был самым густозаселенным, за ним уместилось шесть человек, трое – это Лиза с родителями и трое из семейства тетушки Серафимы Жженовой. Это была фамилия ее первого мужа, которую она не меняла, а с нынешним мужем и вовсе поделилась ею. «Мы все должны носить одну фамилию: и я, и Богдан, и ты, – сказала тогда тетушка новоиспеченному мужу Роберту, как только они собрались пожениться. – Так как я поменять свою не могу, придется слишком много исправлять документов, то это сделаешь ты». Вот так она показала своему мужу, который был моложе ее на пятнадцать лет, что тот, кто платит, того фамилию и носят. Хотя, женившись на женщине – владелице крупной фармацевтической компании, молодой и никчемный бухгалтер не возражал и, казалось, только радовался всему, что с ним происходило. Он сразу бросил работать, стал увлекаться конным спортом и гольфом, словом, наслаждаться новой, ранее не доступной ему богатой жизнью.

Тетя Серафима все заработала сама, ничего не получив от своих прежних браков. Она была женщиной сумасбродной, сильной и нагловатой. Это позволяло ей добиваться успехов в мире мужчин и делать бизнес наравне с ними, но делало ее отвратительной для окружающих. Лиза тетю уважала, но не любила и даже насмехалась над ней, правда, исключительно в душе или, на худой конец, за спиной.

Вечер уже начинал раздражать, и хотелось острых ощущений, но их она пообещала себе на вечер, а пока продолжала наблюдать. Их было за столом шестеро, по сути чужих людей, но номинально они все же были родственниками. Серафима веселилась уж сильно нарочито и налегала на шампанское, отмечая свои пятьдесят, зло подшучивала над относительно молодым мужем Робертом, который постоянно сидел в своем новеньком телефоне, переписываясь с кем-то, и даже не делал вид, что ему весело.

Богдан, пятнадцатилетний пацан с кучей прыщей и комплексов, с ненавистью смотрел по сторонам, а особенно на своего отчима.

Папа ради родной сестры единственный поддерживал ее веселье, вспоминая их совместное детство.

Мама. Лиза снова вспомнила ее разговор по телефону, подслушанный пять минут назад, и еще раз взглянула на эту незнакомую, как ей сейчас казалось, женщину. Красиво уложенные волосы ярко-рыжего цвета, голубое летнее платье, обтягивающее фигуру, которую мама сохранила к сорока пяти годам, и огромное безразличие в глазах. Именно это безразличие когда-то оттолкнуло дочь от матери, но сейчас в свете подслушанного случайно разговора ей уже казалось, что это не безразличие, это страх.