Наследие белого дракона

− Они — моя семья, − зарычала я, выходя перед Лавиумом и раскрывая руки, закрывая их с матерью. — Я не позволю.

− Они оклеветали Кая, нэсса, затеяли Второй Этап, − твердо произнесла Грувия, и я сглотнула. — Вас чуть было не убили.

− Она лишь защищала сына, − твердо произнесла я, стоя на своём. — Весь мир отвернулся от неё, она защищала то, что ей дорого. Вы бы не стали спасать своего ребёнка? Ламора знала, что Кайонел узнает правду и захочет захватить трон. Но она никогда не была чудовищем: сегодня она спасла его во второй раз. Это не я вытащила его из лап смерти, она помогла. И никто больше.

Грувия нахмурила брови, и я увидела решимость, промелькнувшую в её взгляде.

− Тебе нужно отдохнуть… Уведите нэссу!

− Только посмейте, − сказала я, и выставила вперед руку. Мороз заискрился на моих пальцах, кожу обожгло холодом, но я знала: он друг. В нём моя природа, как и природа Ламоры. Вокруг прокатился рокот. Драконы зашептались, и я кожей чувствовала их ядовитые осуждающие взгляды. — Она — моя семья, − повторила я тихо, всматриваясь в лица вокруг. — Он — моя семья. Мои волосы и бездарность — не драхховый знак, как любили повторять все вы, у кого высокомерие и чувство превосходства своего Рода над остальными закрыло глаза на всё вокруг. Тот свиток, − я указала рукой на Кайонела, начинающего открывать глаза. — украденный свиток Драххара много веков назад. Если моих слов недостаточно — новый император скажет вам то же самое! — когда я сказала о титуле Кайонела — драконы вокруг будто даже отступили. — Но он никогда не был свитком Первого дракона, − продолжала я. — Драххар и Ламархиэя оставили по одному свитку для будущих поколений. Этот всегда принадлежал ей, в нём её кровь и отголосок её души, поэтому никто из потомков Драххара, никто из императорского Рода с огнём Праотца в крови не мог раскрыть его. Но смогла Ламора. В ней пробудился дар Праматери, она — наследница льда Ламархиэи! И благодаря Ламоре раскрылся и мой дар. Прошу, нэс Грувия…

Я обернулась к Лавиуму: он беспомощно жался к холодной матери, испуганно смотря на драконов вокруг. Кайонел закашлял на полу, укрытом льдом, а потом с трудом поднялся.

− Спасибо, − прошептала я императрице, кладя венок из голубых роз к её ногам. Ледяная статуя Ламоры не была подвластна ни пламени, ни оружию, ни чему бы то ни было другому. Она искрилась в лучах солнца, протягивая руку к небу. А ночью её фигуру обволакивал лунный свет, проходил сквозь неё и заставлял переливаться голубой свет на цветах вокруг. Я приносила их сюда каждый вечер. Разговаривала с моей Морой, плакала, иногда плакала вместе с Лавиумом, который тоже скучал по матери. И когда я смотрела на него, я понимала: она сделала то, что сделала не чтобы закончить дело мертвой матери, не чтобы избавиться от голосов в голове. И вовсе не затем, чтобы обрубить ту связь с бездарными внизу, которую она, возможно, всегда чувствовала. Ведь и мой дар она пробудила из бездарности, раскрыв во мне свою природу. Ту, которую всегда презирала и ненавидела всем сердцем. Ту, которой мог полниться Низший мир.

Она сделала это ради сына. Чтобы он мог жить в мире, очищенном от порока и грязи, представления о которых дала Море её мать.

− Она любила тебя, − сказала я однажды, и парень вскинул глаза, полные боли. — Я видела её воспоминания. Она любила тебя сильнее императора, сильнее всех в двух мирах и сильнее собственной жизни. И только потому отталкивала. Прости её, хорошо?

Мне казалось, в тот момент глаза статуи блеснули, но через мгновение всё снова стало как прежде. Иногда казалось, что императрица вот-вот сбросит лёд и обретёт прежний облик, и я желала этого всем сердцем.

Драмия тоже приходила к Ламоре. Я уговорила старушку жить в своём родном замке и покинуть наконец лес Забытых душ, и через какое−то время она действительно вернулась. К разочарованию местных слуг и в особенности служанок. Я слышала внезапные женские визги среди ночи и всегда знала, что это «детишки» Драмии выходили погулять, пока их хозяйка спала и ослабляла контроль. Я всё ждала встречу Драмии и Графии, сестры нэс, в попытках предугадать, чей дар окажется сильнее. Я ставила на старушку, а вот Кайонел не спешил с выбором.

− Я всё вспоминала мгновения в разуме Ламархиэи, − сказала я Драмии, пока мы гуляли в саду. — Императрица тогда поняла, что в грехе вырождения виноваты вовсе не драконы, и боги не отвернулись от нас. Тогда я не поняла, а сейчас вспомнила еще кое−что.

− И что это, вестница?

− Прекратите меня так называть, − прошипела я, сведя брови. — Вы же теперь знаете, что им была не я! Вы видели не меня.

− Тебе просто подходит, − махнула рукой старушка. — Прижилось. Я перестану, быть может, после коронации, негоже дразнить императрицу.

Я вздохнула, покачав головой. И я и она знали, что Драмия не перестанет никогда. Возможно, её память выкинет информацию о том, что я новая императрица, сразу же после коронации.

− Так вот, − продолжила я, пока старуха зачем−то считала цветы вдоль дорожки, по которой мы шли. — Драххар и Ламархиэя — Прародители, так? А в жилах их детей течет лишь один дар, дар Праотца! И ничего от Праматери! Потому что тогда её дар еще спал.

− Я поняла, к чему ты ведешь, − улыбнулась старуха.

− Вот о чем Ламархиэя поведала Ламоре. Огонь смешивался с огнем многие столетия, и каждое новое потомство делал слабее физически и духовно. Не было никакого роста. Первые семена — отражение лишь крови Драххара, поэтому они были столь сильны, но огонь в крови их потомков утихал, с каждым разом становясь всё слабее. Но когда родилась Ламора — всё изменилось, − быстро сказала я, облизнув губы.

− О да, − закряхтела старуха. — Их с Дремором ребенок мог бы поставить на колени весь мир. Наследник крови сразу двух Прародителей, ребёнок из пророчества, что видели мои глаза. Мир не знал ещё мощи яростнее, даже первые семена уступали бы в силе этому ребёнку. Под влиянием Ламоры он бы точно потопил Низший мир в крови. Большая удача, большая удача…

− Так вы знаете, − сглотнула я, опустив взгляд. Никому я не рассказала о тайне Ламоры, но глаза старухи видели больше тех слов, что ей говорили.

− Что важнее: как там Кайонел? — спросила она, предпочтя не заметить моего смятения. — Столько выпало на него.

− Приходит в себя, − сказала я. — Мне стоило многих трудов уговорить его оставить Ламору здесь, в его замке.

− Она лишила его сразу обоих родителей, − пожала плечами старуха. — Он и должен ненавидеть её, просто прими это.

− Я знаю.

− Он добрый и справедливый мальчик, оставшийся сиротой при живом отце. Хоть мой брат и был так рядом… Думаю, он догадывался. Кайонел, не Дремор. Тот залез в глубины своей души, в воспоминания, и оплакивал любимую женщину все годы до смерти. Не думаю, что он что−то замечал вокруг.

− А сын любимой женщины был прямо перед ним. Думаю, он стал бы утешением для императора.

− Возможно. Мой брат был единственным драконом, которого мальчик по−настоящему уважал. Мои глаза видели это. Где−то в глубине души он всё же знал, но даже думать о таком было дерзостью… Он был предан Дремору безгранично, и тот отвечал ему абсолютным доверием. Они не были отцом и сыном, это отняли у них обманом, но их связывали другие узы, − старуха закашлялась и с тоской посмотрела на замок. — Быть может, узы эти были даже крепче, ведь родственные мы не выбираем, ведь так? Довольствуемся данностью. А Дремор и Кайонел выбрали друг друга осознанно, сердцем и рассудком, не зная о родстве. Это дорогого стоит.

Я опустила глаза, сожалея об упущенном времени и утратах императорской семьи.

− И скажи мне, вестник, − внезапно хмыкнула старуха. — Завтра церемония и на шее твоей расцветет богатый узор, драгоценные камни будут тянуть тебя к земле, а потом и чрево твоё утяже…

− Я помню об обещании, − вспыхнула я, принявшись махать руками перед лицом довольной старухи. Мы почти подошли ко входу замка, и стражники с интересом посмотрели в нашу сторону.

− Еще одна принцесса Драмия, − вздохнула я, моля Милостивую Праматерь, чтобы она не унаследовала характер драконицы.