Воля камня

– Сбился с тракта? Может, указать дорогу?

– Я собираюсь остаться здесь на некоторое время.

– Что же тебя здесь привлекло? Уж не Нисса ли?

Видимо, она встречалась с кем-то из компании, или, может быть, была чьей-то сестрой.

– Я слышал, в замке есть место стражника.

– И зачем мне брать такого как ты?

– Вряд ли ты найдёшь в деревне кого-то лучше.

Вызов был брошен. К Мароху подошёл один из компании и обнажил меч. Северяне ковали огромные, часто двуручные мечи – чтобы управляться с таким мечом требовалась недюжинная сила. Нанесённые им ранения, впрочем, тоже не могли быть лёгкими. Слабой стороной такого тяжёлого оружия было то, что оно отчасти лишало мечника манёвренности. В отличие от северян, южане пользовались более лёгкими мечами, что превращало битву на мечах в искусство. Искусные партнёры могли соревноваться часами, не нанеся друг другу ни одной царапины – только до первой крови. Марох не был столь искусен, но надеялся, что его умений хватит, чтобы выиграть этот бой.

Начало было не очень удачным для Мароха – противник теснил его, и Марох успевал только уходить из-под ударов. Друзья его противника посмеивались – они были уверены, что ещё пара выпадов, и южанин признает поражение – убивать его, естественно, не собирались, не звери же. Но противник сделал ещё пару выпадов, а южанин со своим «детским» мечом всё держался.

Постепенно Марох начал находить лазейки для атаки, и северянину уже приходилось и защищаться, а не только атаковать. Тут и сказалась его неповоротливость, обусловленная не только чрезмерно тяжёлым мечом, но и недостатком умений. Атаки следовали со стороны Мароха всё чаще, и вот уже северянин больше защищался, чем нападал. Конечно, северянин опешил, и это тоже сыграло свою роль. Ещё один обманный выпад, разворот, и конец «детского меча» южанина оказался у горла северянина. Северянин вздрогнул. Молча, теперь уже молча, наблюдавшая за боем компания издала удивлённый вздох. Марох опустил меч, и протянул северянину руку. Северянин пожал её.

– И где ты научился так танцевать?

– В детстве отец отдал меня в хорошую школу.

– И такому умельцу не нашлось места на всём юге?

– Мой отец умер, не рассчитавшись с долгами. Мне тоже нечем их платить. Вот я и уехал.

– Думаешь всю жизнь прятаться?

– За мной нет погони. У нас был дом, у отца было немало дорогих вещей, думаю, этого им будет достаточно.

– Чем занимался твой отец?

– Торговал древностями.

– Ты мог бы продолжить его дело.

– Я не хочу. Это не моё.

– Ну, раз не твоё, приходи в замок завтра поутру. Спросишь Востера, это я. Представлю тебя нувору. Знаешь, кто это?

– Знаю, я читал о Нэрстане.

– Вот и славно, читать умеешь…, – на этом месте Востер усмехнулся, – и нас научишь своим фокусам. А сейчас иди, отдыхай.

В университете Марох мало занимался на мечах, но тело не забыло.

На следующее утро он явился в замок, как и было сказано. Нуворы, отец и сын, но, в большей степени, отец, были неприятно удивлены, увидев южанина. Нувор молча выслушал пояснения Востера, и попросил провести поединок. На этот раз противником Мароха был сам Востер. Эта победа далась ему немного сложнее, но поединок решил дело – нуворы были заинтересованы. После Востера сразиться с ним захотел молодой нувор. Нувор был обучен не в пример лучше стражников, но к этому времени Марох уже окончательно вспомнил свои навыки.

Мароху пришлось ещё раз рассказать свою историю, на этот раз, с большими подробностями, после чего он был принят. Помимо работы стражника он также должен был давать уроки другим стражникам и молодому нувору.

В тот день он расплатился с хозяевами трактира, забрал свои вещи и лошадь, и перебрался в выделенную для него в замке тесную комнату. Впрочем, всё самое необходимое там имелось, а на большее он не рассчитывал. Вечером он выпил со стражниками, которые оказались совсем неплохими ребятами, а на утро приступил к выполнению своих обязанностей. Можно сказать, что первая – самая лёгкая часть его плана была выполнена.

Глава 2. Проклятая

Миэлла проснулась раньше обычного, было ещё темно, но она сразу почувствовала, что больше не заснёт. Сонливости, приятного расслабления, которые обычно чувствуешь, проснувшись ночью, не было. Миэлла чувствовала какое-то напряжение, будто утром её ждало важное дело, на котором были сосредоточены все её мысли. Но это было не так. Важных дел у нуворы Миэллы давно уже не было.

Камин давно догорел, даже угли уже не тлели, свечи тоже погасли. С тех пор, как Миэлла заболела, ей не нравилась темнота, она словно давила на неё, заставляла чувствовать страх, хоть Миэлла и не понимала, чего именно она боится. В соседней комнате спала горничная на случай, если нуворе Миэлле что-то понадобится – так продолжалось уже несколько месяцев. Миэлла редко беспокоила Дитту по ночам, ей просто было спокойнее знать, что в соседней комнате кто-то есть.

Миэлла поднялась с кровати, пошатнувшись при этом – одним из симптомов её «болезни» была периодически накатывавшая неустойчивость, словно она вся превращалась в качаемую ветром высохшую травинку. Сердце забилось сильнее, дыхание сбилось. Когда это происходило, у Миэллы начинало стучать в ушах, ей казалось, что она слышит биение неведомого сердца – глухие размеренные удары. Миэлла была уверена, что это её собственный пульс стучит у неё в ушах, просто у страха глаза велики. Иногда при этом на глаза будто находила какая-то тень, и ей казалось, что всё вокруг стало серым, но это бывало редко.

Живший у них в замке травник осматривал Миэллу – она решилась обратиться к нему, когда поняла, что это ей не кажется, странные симптомы стали повторяться регулярно. Травник осматривал её неоднократно, обращая особое внимание на сердце, но ничего не находил. Он готовил для неё успокаивающие и укрепляющие отвары, Миэлла пила их, но ничего не менялось. И ещё холод – её постоянно преследовал холод. Сначала он накатывал только временами, независимо от того, находилась ли она на улице или в помещении, как она была одета… Постепенно холод стал накатывать чаще и приступы стали более продолжительными. Иногда при этом у Миэллы подрагивали руки. Сначала Миэлла думала, что это от холода, но потом поняла, что нет. Этот холод был другим, не таким, как, например, когда зимой распахнёшь окно, и тебя окатит морозным воздухом, и не таким, какой чувствуешь, долго гуляя по улице зимой. Обычно, первыми замерзали руки и ноги, от холода по коже бежали мурашки, здесь – ничего подобного не было. Она ощущала холод всем телом, нигде не больше и не меньше, ёжилась, куталась, но холод не отступал. Со временем она не замерзала сильнее, ощущения не менялись, а когда холод отступал – по телу не разливалось приятное тепло, покалывая озябшие конечности, как бывало, когда она долго гуляла на улице – она просто вдруг ощущала температуру помещения, в котором находилась, словно холод был сном, и она проснулась.

Как-то раз травник спросил у неё, что она сама думает об этом. Миэлла уже думала об этом не раз, и каждый раз ей вспоминался тот случай, происшедший, когда она была ещё совсем молодой – когда исчезла её сестра. Травник выслушал её, ничего не сказав, но по его глазам было видно, что он не считает её слова женской сентиментальностью, он смотрел на неё серьёзно.

– Крепитесь, нувора, – сказал он.

Когда неустойчивость немного отступила, Миэлла медленно подошла к окну, и откинула шторы – рассвет ещё не занялся, но так ей всё равно было лучше. Она также медленно и осторожно вернулась к кровати, поставила подушку у спинки, и села, облокотившись на неё.

Миэлла снова чувствовала холод, и она уже устала от этого. Можно было попросить Дитту разжечь огонь, но это ничего не изменило бы. Миэлла давно поняла, да и травник не убеждал её в обратном, что она не больна в обычном понимании. Ей вспоминались слова сестры: «Ты будешь проклята!». Она проклята, это расплата. Миэлла не отрицала своей вины. То, что показалось ей тогда просто шуткой, ранило сестру так больно, что ей ничего не оставалось, как… Никто так и не нашёл её тело, но все постепенно склонились к мнению, что она прыгнула в реку. Течение здесь быстрое, неудивительно, что её не нашли. Когда поиски прекратили, и все смирились с тем, что Айгунн погибла, родители не позволяли разбирать её вещи. Кто-то из служанок периодически заходил в её покои, чтобы вытереть пыль, в остальном всё оставалось, как было. Миэлла как-то раз зашла туда тайком. В её гостиной на манекене всё ещё висело свадебное платье, на столе лежали несколько книг и бумага с какими-то записями и расчётами, кажется, это было связано со звёздами. Находиться этой комнате Миэлле было неприятно – будто всё это специально было оставлено без всяких изменений как немой упрёк ей. Вернувшись к себе, Миэлла заплакала. Она была рада, что никто не видел её слёз, она не хотела никому рассказывать о своих чувствах, она знала, что все, даже Эйнор, считали её виноватой. После смерти родителей Миэлла приказала убрать комнату, от каких-то предметов просто избавились, что-то отдали на благотворительность. Она не обсуждала своё решение с Эйнором: по традиции, управлением дома занималась нувора, нувор занимался внешними вопросами; когда Эйнор узнал, он ничего не сказал ей. Но подаренный им кулон, который Айгунн сорвала со своей шеи в тот день, Эйнор так и хранил. «Пришла пора от него избавиться», подумала Миэлла.