Страница 35 из 36
Гернгутерский субстрат
С 14-летнего возраста Фет три года обучался в лифляндском городке Верро (сегодня это Выру в южной Эстонии) в пансионе Г. Крюммера.
Это имя в те годы шумело, – пишет о нем Георгий Блок. – Его чтили и дерптские профессоры, и местные бароны <…> В конце двадцатых годов, когда Крюммер (первоначально в Эстляндии) основал свой пансион, – в Прибалтийском крае, на родине баронессы Крюденер, не улеглись еще мутные мистические волны александровского времени. И наряду с пиэтизмом, наряду с важными масонами, прочное, покровительствуемое властями гнездо свили себе гернгутеры. К ним – это достоверно известно – принадлежал и Крюммер, и из их же среды было подобрано и большинство его сподвижников-учителей.
И автор многозначительно прибавляет: «…гернгутерства биограф атеиста Фета обходить молчанием не должен»[221].
В самом деле это движение, которое называли также «моравским» или «богемским братством», именно в Лифляндии и Эстляндии развивалось с особым размахом, поскольку там ему в недавнюю эпоху энергично содействовало правительство. Покровителем и панегиристом братства был неимоверно популярный в александровской России немецкий религиозный писатель Г. Юнг-Штиллинг[222] вместе с преданной ему баронессой Ю. Крюденер, инициировавшей создание Священного Союза. В беседе со Штиллингом почитавший его император Александр I заявил даже, что именно гернгутеры больше всего соответствуют христианскому «первообразу»[223]. Их убежденным сторонником был и К. А. Ливен[224] – попечитель Дерптского учебного округа с 1817 по 1828 год, а потом, до 1833 года, министр народного просвещения Российской империи. Хотя после него ситуация ухудшилась, движение, в общем, сумело сохранить свои позиции, особенно в педагогике.
В моравском братстве духовный подъем сошелся с рационализмом, и, согласно Г. Блоку, именно скептико-рационалистической закалке, полученной им в пансионе, Фет обязан был своим иммунитетом к богословской догматике. Сам Крюммер, наряду с другими предметами, преподавал, как подчеркивает биограф, Закон Божий и геометрию. Здесь Фет впервые и получил серьезное образование, о котором не раз вспоминал с уважением и благодарностью (чего не скажешь о менее привлекательных сторонах его школьного опыта).
Его персональное безбожие, впрочем, выходило уже далеко за рамки гернгутерского скепсиса; но тут, упреждая дальнейшее изложение, стоит принять во внимание, что упомянутый Г. Блоком атеизм поэта – довольно сбивчивый, путаный[225] и порой граничивший с эпатажным демонизмом, – носил вовсе не материалистический характер. На этот счет имелись разные мнения и разные свидетельства, в том числе его собственные. «Фет был убежденным атеистом, – пишет, например, Б. Садовской. – Когда он беседовал о религии с верующим Полонским, то порой доводил последнего, по свидетельству его семьи, до слез»[226]. В письме к А. Ф. Кони от 8 апреля 1915 года великий князь Константин (К. Р.) поддержал Садовского:
Незабвенного Афанасия Афанасиевича я близко знал и крепко любил, так же, как и жену его Марью Петровну, родную сестру знаменитого Боткина. От нее я знал, что Фет действительно был «убежденным атеистом», по крайней мере по внешним проявлениям религиозности или, вернее, по отсутствию последней. М. П. говаривала мне, что ее муж в последние годы избегал принятия Св. Тайн, и в предсмертные дни было невозможно убедить его причаститься[227].
Однако сам Фет в известном письме от 5 февраля 1880 года к Н. Страхову, твердому приверженцу православия, опровергал представления о своем атеизме:
Ни я, ни Шопенгауэр не безбожники, не атеисты. Не заблуждайтесь, будто я это говорю, чтобы к Вам подольститься. Я настолько уважаю себя, что не побоялся бы крикнуть Вам: «Таков, Фелица, я развратен», хотя чувства Бога и не-Бога ничего не имеют общего с этикой [намек на категорический императив Канта. – М. В.], характером, что мир есть, собственно себя носящая воля (вседержитель).
Фет тут же сдвигает проблему в область религиозного инстинкта – но, одновременно, и агностицизма:
Что есть Бог, я знаю непосредственно, т. е. чувствую, так как иного непосредственного знания нет. Но как прицеплен Бог к этому миру (Вишну) Шопенгауэр, как умница, не знает (ЛН 2: 301).
Спустя много десятилетий Н. Струве, оспаривая мнение Е. Эткинда, доказывавшего безбожие поэта, возражал, что «называть Фета атеистом можно только по недоразумению», – но сделал важную оговорку: «Нигде я не утверждал, что он был христианином, тем более православным»[228]. К очень позднему, чуть ли не предсмертному письму Фета к В. Соловьеву Ю. Говоруха-Отрок приписал
новое классическое изречение Аф<анасия> Аф<анасьевича>, произнесенное им с большою горячностью и даже перекрестившись: «Благодарю тебя, Господи, за то, что я язычник».
Г. В. Петрова, публикуя это письмо, приводит к нему комментарий М. С. Соловьева:
Во время спора с М. И. Хитрово и Говорухою-Отроком и защиты ими христианства Фет вскочил, стал на колени перед иконою и, крестясь, произнес с чувством горячей благодарности: «Господи Иисусе Христе, Мать Пресвятая Богородица, благодарю Вас, что я не христианин»[229].
Кленин, досконально описавшая быт и учебную программу Верро[230], перечисляет такие ее подробности, как постоянные проповеди самого директора, обильное цитирование Библии и немые карты, собственноручно составлявшиеся Крюммером (а также общеобязательное празднование дня его рождения)[231]. Вспоминая о своей тогдашней жизни, которая началась для него со школьного молебна и звуков органа (РГ: 82), сам Фет неспроста замалчивает почти всю конфессиональную сторону дела – но, разумеется, она не миновала его в жестко авторитарной обстановке пансиона. Несколько подробнее к этой проблематике я перейду позже, но пока предлагаю сосредоточиться на иных аспектах фетовской личности.
Кантонистский стол
Судя по Юнгу-Штиллингу, гернгутерскому движению присущи были юдофильские и, сверх того, протосионистские настроения. В своем популярном аллегорическом романе «Das Heimweh», как и других сочинениях, тот с энтузиазмом предсказывал возвращение евреев в Землю обетованную[232] (где, соответственно протестантски-деловым установкам автора, они добьются экономического процветания). Та же мысль развертывалась в его самом главном и чрезвычайно востребованном в России эсхатологическом труде «Победная повесть, или Торжество веры христианской». В целом же тема грядущей еврейской репатриации с самого конца XVIII и до середины XIX столетия была на слуху в протестантских странах и бурно обсуждалась в западной, а порой и русской печати 1830–1840-х годов – за полвека до появления сионизма[233]. С учетом этого подтекста и стоит рассматривать уже цитированные строки «Я плачу сладостно, как первый иудей / На рубеже земли обетованной», – где неким подразумеваемым аналогом Ханаана выступает первая, еще детская любовь поэта.
Хотя эротическая риторика романтизма, вообще говоря, черпала вдохновение именно из религиозного глоссария[234], такая аналогия, странным образом заворожившая А. Блока, единична в русской поэзии, несмотря на влияние, испытанное ею со стороны «Еврейских мелодий» Байрона. Процитированное стихотворение Фет написал уже в период университетской учебы – в 1844 году, через несколько лет после Верро, – но можно предположить, что оно как-то связано было и со штиллинговской традицией, и с бурно обсуждавшимся на Западе проектом возвращения евреев в Сион. Тогда же, в 1844-м, он напечатал сонет «Рассказывал я много глупых снов…», где лирическая нота тоже замешана на библейской ностальгии:
221
Блок Г. Рождение поэта… С. 15–16. Подробнее о гернгутерских традициях в Верро см. в чрезвычайно ценных примечаниях к образцовой монографии Кленин: Klenin E. Op. cit. P. 77–80.
222
См., например: Юнг-Штиллинг Г. Победная повесть, или Торжество веры Христианской. СПб.: В Морской тип., 1815. С. 35, 40, 177 и др.
223
Пыпин А. Н. Религиозные движения при Александре I. СПб.: Академический проект, 2000. С. 346.
224
См.: Вигель Ф. Ф. Записки: [В 2 кн.] М.: Захаров, 2003. Кн. 2. С. 1338.
225
См. один из его афоризмов: «Атеизм дозволителен тому, у кого он не вера, а критика, кто знает, что и атеизм не состояние» (Фет А. А. Сочинения и письма: В 20 т. СПб.: Фолио-Пресс, 2006. Т. 3. С. 328. (Далее: СиП.).
226
Садовской Б. А. Ледоход. Статьи и заметки. Пг.: Изд. автора, 1916. С. 80. См. также опубликованный Г. Блоком в «Рождении поэта» (с. 32–33) «контракт», где Фет, очевидно, обозначен под псевдонимом атеиста Рейхенбаха.
227
К. Р. [Константин Константинович Романов, вел. кн.]. Дневники. Воспоминания. Стихи. Письма. М.: Искусство, 1998. С. 446.
228
Вестник РХД. № 141. 1983. С. 175.
229
А. А. Фет. Материалы и исследования. Вып. II. СПб.: Контраст, 2013. С. 423.
230
Справедливо ссылаясь на книгу Г. Блока «Рождение поэта» как на чрезвычайно важный материал по биографии юного Фета, Черемисинова вместе с тем приводит сентенцию Дерябиной о том, что ценнейшим источником знаний о школе в Верро является книга Г. Эйзеншмидта (Eisenschmidt H. Eri
231
Klenin E. Op. cit. P. 78.
232
См. в переводе Ф. Лубяновского: «Народ израильский соберется от всех четырех ветров и в последние времена преселится паки в землю, которую Он обещал даровать в вечное наследие пращурам и их потомкам» (Юнг-Штиллинг Г. Тоска по отчизне. М.: В Университет. тип., 1817–1818. Ч. 3. С. 22. Подробнее об этом: Вайскопф М. Покрывало Моисея. Еврейская тема в эпоху романтизма. М.; Иерусалим: Мосты культуры, 2008. С. 35–37.
233
Вайскопф М. Указ. соч. Гл. «Борьба за Сион». С. 297–306.
234
См.: Вайскопф М. Между огненных стен. Книга об Исааке Бабеле. М.: Книжники, 2017. С. 106.