Страница 8 из 10
Посетители начали недоуменно переглядываться и в конце концов обратили внимание на самого хозяина, уже почти полностью вжатого в стену. И тут внезапно… . Господи, как они ошиблись! Обмишурились! Обманулись! Их обманули!
Все разом и с предельной отчетливостью они сполна поняли, что перед ними и есть ярко выраженный пример того самого дегенеративного искусства, с которым…. Которое…И тут….
И тут художник с ужасом заметил, как они немного, насколько позволяло необширное пространство мастерской, расступились и во главе со своим всемирно печально-известным фюрером чуть сгорбились, слегка растопырив локти, словно изготовившись к дальнему прыжку. Их лица стали едва заметно трансформироваться. Поначалу слегка-слегка. Они оплывали и тут же закостенивали в этих своих оплывших контурах. Как бы некий такой мультипликационный процесс постепенного постадийного разрастания массы черепа и его принципиального видоизменения. Из поверхности щек и скул с характерными хлопками стали вырываться отдельные жесткие, как обрезки медной проволоки, длиннющие волосины, пока все лицо, шея и виднеющиеся из-под черных рукавов кисти рук не покрылись густым красноватого оттенка волосяным покровом. Сами крепко-сшитые мундиры начали потрескивать и с многочисленными резкими оглушительными звуками разом лопнули во многих местах. Единая воздушная волна, произведенная этими разрывами, еще дальше отбросила художника и прямо-таки вдавила в стену. Недвижимый он наблюдал происходившую на его глазах, никогда им невиданную, но достаточно известную по всякого рода популярным тогда мистическим и магическим описаниям, процедуру оборотничества. В своей романтической молодости он и сам пытался описать нечто подобное. Он писал стихи. Многие тогда писали.
Вобщем, он сразу опознал происходящее. Как и я.
Белые шелковые яркие нити распоротых швов брызнули вверх, придав им вид многих разверстых пастей с блестящим веером белоснежных чуть подергивающихся зубов. Веселая картинка!
Все эти метаморфозы фашистских лидеров происходили единообразно и у всех разом. Последним, поколебавшись, решился на подобное же Штирлиц. Он бросил внимательный взгляд на художника, затем на сотоварищей, затем снова на художника. Оценив ситуацию, решил лучшим для себя присоединится к верхушке Рейха, с которой он уже, в определенном смысле, успел, наверное, сроднится за долгие годы совместной деятельности и борьбы. Во всяком случае, мне так думается. Ведь и вправду, если сравнивать с нелепой и малосимпатичной фигурой хозяина мастерской — кто вам, вернее, ему покажется роднее и ближе? Вот то-то. А вобщем-то, не знаю.
Не знаю.
Решился ли он на это в целях собственной насущной пользы и дальнейшего продвижения по службе, или с целью пущей конспирации? Не ведаю. Но лицо его с мгновенной скоростью произвело те же самые трансформационные операции, как и у его сотоварищей. Отвратительно и пугающе. Мучительно непереносимо. Мундир даже с еще большим показным эффектом многочисленно треснул, дополнительной воздушной волной полностью распластав художника вдоль стены. И страшные, страшные, ни с чем несообразные мослы полезли во все стороны.
Да, скажу я вам, это было, действительно, диковато. Даже больше — просто жутко. Таким оно предстало моему взору в описываемый момент.
Но действо и не думало останавливаться. Оно продолжалось и развертывалось во всем своем перформансном блеске. Ослепительные черные сапоги и сверкающие лаковые ботинки тоже мощно разошлись во всевозможных, доступных тому, местах. Оттуда выглянули загнутые вниз желтоватые когти, с единым костяным стуком коснувшиеся деревянного пола. На нем остались и наличествуют поныне характерные вмятины и достаточно глубокие рваные царапины. Пол в помещении не был паркетным — простое деревянное покрытие. Доски. К тому и не очень-то хорошо струганные. Так что, к счастью, следы не испортили общей постоянной картины артистической небрежности и даже некоторой заброшенности, столь естественной для художественной мастерской тогдашнего богемно-романтического бытия.
Йооох! — разом вырвалось из многих пастей. Художнику показалось, что этот звук произвели все отвертствия тел и порванных мундиров. Огромные разросшиеся туши покачивались, касаясь, толкая и тесня друг друга громадными повысунувшимися костями и мослами. Они сгрудились тесной толпой, с трудом уже помещаясь в большой комнате мастерской, моментально принявшей вид мезансцены из какой-нибудь ленты Тарантино. Той же от Заката до рассвета. Но тогда подобного имени не слышали. Были другие, которые уже и я подзабыл.
Толпящиеся подпихивали друг друга, чуть отшатываясь при неожиданном и резком появлении у соседа нового крупного мясистого нароста или костяного выступа. Вся эта единая монструозная масса разрозненно шевелилась. Уже трудно было различить среди них поименно и пофизиономно Фюрера, Геббельса, подошедшего-таки Геринга, Бормана, Шелленберга, Розенберга, хитроумного Каннариса, Мюллера, Холтоффа и нашего Штирлица.
Наконец, жалкие остатки когда-то прекрасного обмундирования были радостно и окончательно стряхнуты на пол и пред художником предстало ужасающее стадо длинно-, крупно- и жестко-волосых мощных существ. Глаза их полностью заплыли мясистыми лохматыми надбровными дугами. Игольчатые зрачки, как тончайшие лазеры, казалось, насквозь буравят любое каменно-бетонное препятствие. Бордово-мутные рты раздирали кривые, взблескивающие разноцветными капельками тягучей жидкости, клыки. Капли задерживались на их острозаточенных вершинах, вязко и липко, наподобии ядовитого меда, мучительно скользили вниз и падали на пол. Чуть проминались покачиваясь, но долго сохраняли свое шарообразное обличае, не спеша растекаться лужицами.
Неожиданно все стали в такт покачиваться и единообразно притоптывать, пристукивать когтями и копытами. Это моментально напомнило художнику недавно виденный клип Майкла Джексона с ордой подобных же монстров. Клип премного впечатлил художника и даже неоднократно воспроизводился во снах с дополнительными беспрерывно нарастающими пугающими подробностями. Если бы художник мог восстановить последовательно в деталях эти видения, то к немалому бы своему удивлению обнаружил, что они шаг за шагом постепенно выстраивали в своей сумме и полноте именно ту самую картину, которая воочью сейчас предстала перед ним в его собственной вполне мирной мастерской. Да, подобное случается. Бывает. Но далеко, далеко не всякому подобные, если можно так выразитья, магическо-метафизические артефакты предвещают свое будущее явление вот такого рода тайными намеками. Да и, поди, угадай, дешифруй их в сумятице и самой не менее невероятной окружающей жизни.
Впоследствие художник по телевизору и в кино видел немало монструозного, но оно не могло перекрыть тогдашнего первого впечатления от джексоновского клипа. Они и понятно — в том, несомненно, был предупреждающий знак.
Перед изменной оптикой и фокусировкой глаз переменившегося сборища металась мелкая червякообразная фигурка. Она раздражала. Раздражала безмерно. Даже вызывала естественную злобу. И, вообще, непонятно, что она здесь делала? Она подлежала моментальному и радостному изничтожению.
Йоох! — снова издало стадо восторженный крик. Но художнику это предстало диким тяжелым и низким ревом — вполне объяснимая разница восприятия и возможная аберрация слуха от неординарности шокирующей ситуации. Это так. Ох, как мы-то уж знаем подобное! Свидетелями каких подобных или, примерно-подобных ситуаций мы бывали! Возможно и ныне случается встретить нечто сходное, но все-таки — совсем-совсем иное. Разве же объяснишь? Этого художник не смог объяснить даже мне, когда через немалый, уже достаточно охлаждающий промежуток времени после случившегося я навестил его все еще потрясенного, в неком состоянии измененного сознания. Я рассматривал стены, пол и потолок, обретшие какой-то неведомый красноватый тревожный оттенок. Я присматривался, но не мог понять причину подобной странноватой полуокраски. Всматривался в художника, пытаясь за невнятностью его, всегда такой ясной, образной и точной речи выстроить последовательность и реальность событий, потрясших его весьма стойкую и самовладеющую душу. Так и не понял. Но выспрашивать подробностей не стал. Не было принято.