Страница 15 из 16
Господин Фэн, как я говорил, очень любил приличия. Когда мы пошли к нему просить организовать питание, он нас тщательно оглядел, а потом покачал головой и пробормотал: «Никуда не годится, никуда не годится». Я подумал, что это он нас имеет в виду, оказалось, нет. Он тотчас же потребовал кисть с тушью и написал записку: «Ступайте с этим к начальнику отряда и передайте, чтобы в трехдневный срок все исполнил!» Взяв записку, я взглянул на текст, оказывается, начальник отряда должен был сменить нам форму: наша обычная форма была сшита из саржи, господин Фэн приказал заменить на сукно; на обшлага рукавов, по швам брюк и на фуражку следовало добавить золотые галуны. Сапоги тоже меняли, требовались лакированные ботфорты. Ружье менялось на кавалерийский карабин, кроме того, каждому должны были еще дать по пистолету. Дочитав этот список, даже мы почувствовали неловкость: только старшие офицеры могли носить форму из сукна и золотые нашивки, мы же были простыми полицейскими, с чего вдруг нам такая экипировка? Разумеется, просить господина Фэна взять записку обратно мы не могли, но и идти с этим к начальнику отряда нам было крайне неудобно. Ведь если начальник не осмелится осушаться приказания господина Фэна, то он очень даже может сорвать зло на нас!
И что вы думаете? Начальник отряда, прочитав записку, ничуть не вспылил, а как было сказано, так и сделал. Видите, какую огромную власть имел господин Фэн! М-да! В нашей четверке все стали выглядеть как важные птицы – форма из настоящего черного сукна, отороченная золотистыми галунами, высокие черные лакированные сапоги, на сапогах белые блестящие шпоры, карабин за спиной, пистолет сбоку, с кобуры свисает длинная оранжево-желтая кисть. В общем, можно сказать, что мы вобрали в себя бравый вид полицейских всего города. Когда мы шли по улице, то все постовые брали под козырек, принимая нас за больших начальников!
Когда я еще занимался клеевым ремеслом, то в любой сколько-нибудь приличный заказ входило изготовление макета лошади хризантемового пятнисто-серого окраса. Сейчас, когда мне выдали столь шикарную форму, я выбрал себе в конюшне хризантемового коня. Он был норовистый – завидев людей, кусался и лягался. Я выбрал его, потому что когда-то клеил таких же. О, как красив хризантемовый конь! Конь был вредным, но скакал на загляденье – опустит голову, изо рта летит белая пена, грива развевается, как рожь весной, уши стоят торчком; стоило пришпорить, как он взлетал. В моей жизни не было ничего по-настоящему радостного, но должен сказать, что, сидя верхом на хризантемовом коне, я испытывал гордость и удовольствие!
В общем, служба была сносной, разве такой одежды и такого коня было мало для того, чтобы радостно служить дальше? Увы! И трех месяцев не отходили мы в новой форме, как господина Фэна отправили в отставку, а охранный отряд распустили, я вновь стал полицейским третьего разряда.
Охранный отряд распустили. Почему? Я не знаю. Меня отправили на службу в Главное управление и наградили медной медалью, как будто бы я, охраняя резиденции, совершил подвиг. В управлении я иногда занимался учетом прописки, иногда регистрами пожертвований, иногда дежурил у ворот, иногда присматривал за складом формы. За два-три года такой службы я стал разбираться во всех делах управления. Если к этому добавить опыт службы постовым, в охране учреждений и резиденций, то меня можно было считать ходячей энциклопедией – не было такого дела, в котором я был бы несведущ. В полицейских делах я был настоящим знатоком. Однако только тогда, прослужив десять лет, я наконец вырос до первого разряда и стал получать девять серебряных юаней в месяц.
Люди, возможно, считают, что все полицейские дежурят на улицах, молоды и любят совать нос не в свое дело. Однако на самом деле многие скрыты в полицейских участках и управлениях. Если когда-то случится общий смотр, то вы увидите немало полицейских чрезвычайно странного обличья: сгорбленных, близоруких, беззубых, хромых – полный набор физических недостатков. И вот эти-то чудаки – соль среди полицейских, у них есть квалификация и опыт, они владеют грамотой, и все служебные бумаги, все приемы ведения дел в их руках. Без них те, кто стоит на улицах, точно устроили бы хаос. Им, однако же, не светит карьера, они все делают за других, никак не улучшая своего положения, у них нет даже шанса показать себя. Они безропотно тянут лямку, пока от старости уже не смогут встать с постели, всегда оставаясь полицейскими первого разряда с жалованием девять серебряных юаней в месяц. Если вам когда на улице доведется увидеть человека в сером чистом застиранном халате, а на ногах у него при этом будет полицейская обувь, двигаться он будет медленно и с опорой на пятки, словно обувь эта для него тяжела, то это наверняка идет такой полицейский. Они тоже иногда наведывались в рюмочную, где выпивали чарку водки, закусывая ее десятком арахисовых зерен, вели они себя при этом очень чинно – пили горькую и тихо вздыхали. Головы у них местами поседели, но щеки выбриты до блеска, взглянув мельком, можно было подумать, что это дворцовые евнухи. Они дисциплинированны, доброжелательны, работали на совесть, но даже в минуты отдыха им приходилось носить эти проклятые сапоги!
Работая бок о бок с ними, я узнал немало нового. При этом меня одолевал страх: неужели и я пойду по этому пути? Насколько милые они были, настолько и жалкие! При взгляде на них сердце мое часто пробирал холод, да так, что я полдня не мог разговаривать. Верно, я был моложе и не факт, что глупее, но был ли у меня шанс? Моложе? Так и мне уже стукнуло тридцать шесть!
Впрочем, было одно преимущество: работая в управлении, я не подвергался опасности. Как раз в те годы весной и осенью всегда случались войны, о тяготах окружающих я пока промолчу, рассказа о полицейских будет довольно. Как начиналась война, солдаты становились владыками ада, а полицейским оставалось лишь склонять голову! Продовольствие, подводы, лошади, носильщики – все это должны были раздобывать полицейские, при этом без малейшего промедления. Приказали доставить десять тысяч цзиней[16] печеных лепешек – и всё, полицейские должны пройти по всем лапшичным и булочным и стребовать эти лепешки. Получив же лепешки, нужно было задержать нескольких дворников и с их помощью доставить продовольствие в казармы, где можно было еще и зуботычину получить!
Если бы обслуживанием господ военных дело и ограничилось, то это было бы еще ничего, но нет, господа военные еще и куражились. Где дежурили полицейские, военные непременно устраивали какие-нибудь выходки, полицейским и к порядку их призвать было нельзя, и оставлять без внимания тоже не полагалось, не жизнь, а наказание. В мире бывают глупые люди, это я могу понять. Однако глупость военных меня просто ставила в тупик. Ради минутной бравады они теряли всякий разум. Ладно разум, но должен же человек при этом думать о своих интересах! Нет, они даже не понимали, что их выходки могли им же и навредить. У меня вот был двоюродный брат, он отслужил в армии больше десяти лет, причем в последние несколько лет командовал взводом, казалось бы, должен маленько соображать. Где там! Как-то после боя он повел десяток с лишним пленных в лагерь. Эх! С гордым видом он возглавил процессию, как будто он император какой. Увидев это, его же солдаты предложили: почему бы сначала не разоружить пленных? А он ни в какую, бил себя в грудь и твердил, что так и должно быть. На полпути сзади раздался выстрел, и он сразу же на дороге умер. Он был мне родственником, мог ли я желать его смерти? Однако его глупость не дает мне права осуждать тех, кто его убил. На этом примере вы можете убедиться, насколько трудно было иметь дело с солдатами. Если ты говоришь ему: не направляй машину в стену, ну-ну, он непременно в нее врежется, ему лучше разбиться насмерть, чем тебя послушаться.
Других плюсов у службы в управлении не было, но вот от опасностей и унижений военного времени я был избавлен. Разумеется, как начинались бои, уголь и продовольствие дорожали и полицейские страдали вместе со всеми. Однако коли я мог в безопасности сидеть в управлении и не иметь дела с военными, то и этого было вполне достаточно.
16
Цзинь – мера веса, равная 0,5 кг.