Воспоминание

— Я бегом.

— Но не можешь же ты пробежать несколько миль! Он воздел руки к небу.

— Калли, — заговорил он проникновенно. — Я могу пробежать тысячу миль. Я мог бы добежать до края земли! Я мог бы… — Но он не договорил Он бросился прочь, торопясь увеличить расстояние между собой и прекрасным обнаженным телом подруги.

Но далеко бежать ему не пришлось. Очень быстро он нашел лошадь Калли, поводья которой запутались в кустах.

Позже, уже когда все трудности были позади и он наконец мог спасти ее, Талиса охватила гордость за то, что он совершил. Но по какой-то неведомой причине Калли на него так злилась, что отказалась с ним разговаривать. Эта ее необъяснимая злость страшно раздражала его. «Когда девчонки — нормальные люди, с которыми можно прекрасно проводить время — превращаются в женщин, они становятся совершенно непереносимыми», — с грустью подумал он.

Всю дорогу обратно в Хедли Холл они ехали в молчании. Калли даже не поблагодарила его.

38

-Чего ты улыбаешься? — спросил Джеймс у Талиса. Они лежали все рядом, бок о бок, Джеймс с одного бока, Филипп с другого. — Надо заметить, в последние несколько недель ты выглядишь чем-то очень и очень довольным.

Поскольку Талис не отвечал, Филипп тоже вступил в разговор, принявшись уговаривать:

— Давай-давай, скажи нам. Мы же твои братья. Талис лежал на спине на песчаном берегу реки, которая бежала неподалеку от Хедли Холла, заложив руки за голову, и мечтательно смотрел в небесную лазурь. Рядом Хью поил из реки свою лошадь. Все утро Талис прилежно тренировался, но братья замечали, что временами его мысли витают так далеко, что он едва может уследить за тем, что делает.

— Говори, — потребовал Джеймс.

Но Талис не зря наслушался историй, которые рассказывала Калли. Он знал, как важно в этом деле заставить слушателей помучиться ожиданием.

— Калли пытается меня соблазнить.

И Филипп, и Джеймс ожидали услышать что-нибудь совсем другое. Но когда услышали именно это, у них в головах быстро завертелись мысли. Они-то всегда сами пытались соблазнить какую-нибудь девушку — из служанок или тех, что работали и жили поблизости, — и тут вдруг Талис утверждает, что женщина сама пытается его склонить к… к… к чему?

— А что она сделала? — прошептал Джеймс в таком ужасном замешательстве, что его голос был едва слышен.

Талис продолжал глядеть в небо, и выражение на его лице становилось все более и более мечтательным.

— Подстроила так, чтобы мы оказались запертыми вдвоем в старом подвале… К тому же приказала навесить новую дверь…

Джеймс переглянулся с Филиппом поверх неподвижно лежащего Талиса и выразительно приподнял брови:

— Ну, разумеется. Это, конечно, очень верно замечено. Если я встречаю подвал с новой дверью, я сразу понимаю: какая-то красавица хочет меня соблазнить. А как ты, брат, также считаешь?

— Ясное дело. Это уж как Божий день понятно. Новая дверь — это значит, женщина хочет.

Талис улыбнулся еще шире:

— Смейтесь-смейтесь, но только это так теперь все время. Днем и ночью! — В его голове одна за другой всплывали картины. Вот они вдвоем в подвале, она раздевается; вот спустя несколько дней, переходя через ручеек такой глубины, что едва мог замочить ей пальцы на ногах, она приподнимает юбки так, что видны почти целиком все ноги; неправдоподобная частота, с которой рвалось у плеч ее платье.

— Да! — счастливо повторил он. — Тут уж никакого Сомнения. Калли меня хочет соблазнить.

— Откуда ты знаешь?

— Сомневаюсь…

— Может, тебе только кажется? — заговорили наперебой оба его брата.

— Стоит мне на нее посмотреть, и тут же она или совсем обнажается, или, по крайней мере, отчасти, — ответил он, перебирая в уме все те средства, что она перепробовала с тех пор, как потерпела неудачу в подвале. Ему, конечно, дико не хотелось признавать, что тогда-то, во время грозы, он этого еще не понял. Но зато с тех пор, хорошо все обдумав, он уверился в этом и сводил Калли с ума своей подчеркнутой наивностью Он мог бы поклясться — чем с более простодушным видом он будет притворяться, что ничего не понимает, тем сильнее она будет стараться добиться своего. — Думаю, мальчики, — заговорил Талис с таким видом, как будто был из них троих самый умудренный, — для достижения своей цели она готова выйти из моря, как в сказке, завернувшись лишь в свои волосы. Ну, а поскольку здесь поблизости нет моря, то на худой конец сойдет и коровий пруд. Это, должно быть, была прекраснейшая картина: обнаженная Калли, завернувшаяся в свои волосы.

Оба слушателя даже не сразу закрыли рты. Первым опомнился Джеймс

— А, понимаю, что ты имеешь в виду. Калли пытается тебя соблазнить, но ты, сильнейший и достойнейший из мужей, сопротивляешься этим ее попыткам.

— Да, — гордо ответил Талис. — Я ее пальцем не коснулся.

— И легко ли тебе далось не коснуться ее пальцем? — поинтересовался Джеймс. Филипп, который тоже начал многое понимать, улыбнулся.

— Я — человек чести! — непреклонно заявил Талис. — И не касаюсь пальцем того, чего не имею права касаться.

— Так вот, значит, почему ты не спишь-то, — наконец заметил Филипп.

— И почему ты каждый раз выходишь из комнаты нашей матушки со слезами на глазах и сжимая кулаки, — добавил Джеймс. — Все понятно.

Талис не хотел, чтобы кто-то подумал, что он не всегда является рыцарем великой силы и доблести.

— Нет, неправда. Меня не пронять этими детскими забавами, но, поскольку она дама, ей следует позволить делать все, что она пожелает. Мне это, конечно, очень нравится и льстит. Но я управляю своими желаниями при помощи воли. Поэтому я ее не коснусь.

— Однако ж ты что-то совсем перестал есть, и у тебя уже ребра скоро будут видны через одежду. Уж не поэтому ли? Поэтому, тут-то все ясно. Талис, братишка, но почему бы тебе не лечь в постель с этой своей возлюбленной Калли, раз и она желает того же? И тогда она будет вынуждена выйти за тебя замуж.

Сколько раз за последние недели, в которые он узнал столько муки и столько счастья, он думал о том же самом, теми же самыми словами? Но клятвы нужно держать любой ценой. Он ответил серьезно и тихо:

— Есть вещи, которые я не имею права никому рассказывать, и вам в том числе.

Первым заговорил Филипп, и в его голосе была горечь:

— Ну, уж кто-кто, а мы-то знаем свою мать… Она отлично разбирается в людях и всегда использует против них их собственные слабости… Талис, от нее нужно защищаться.

Эти слова разозлили Талиса. Неужели они не видят, что их родная мать при смерти? Она с каждым днем становилась все слабее, но все-таки никто из ее детей ни разу не пришел к ней по собственному желанию. Только Талис каждый день бывал у нее. И, хотя ему было стыдно признаваться в этом, но в одном его братья были правы: большей частью он покидал комнату Алиды со слезами на глазах. Каждый день Талис умолял леди Алиду освободить его от клятв, говоря, что он больше не может. Он даже импульсивно, не подумав (он теперь об этом сожалел), рассказал ей о попытке Калли соблазнить его. Талис просил Алиду на коленях, повторяя, что он так любит Калли, что по сравнению с этим деньги и подвиги ничего не значат. И что без нее он не хочет жить, потому что его жизнь не имеет никакого смысла.

Но не мог же Талис рассказать это все Филиппу и Джеймсу. Прежде всего, нужно было всегда выглядеть мужественным, а кроме того, он отказывался верить в то, что они говорили о собственной матери.

— Есть вещи, которые я никому не могу рассказать, — упрямо повторил он. — Нельзя так говорить о матери.

— И потому тебе и не разрешают жениться на Калли? Талису ответить было нечего.

— Ему не позволяют на ней жениться, потому что тогда наша драгоценная матушка будет ревновать, — сказал Филипп. — Она тебя, кажется, здорово полюбила. — В его голосе не было ни зависти, ни ревности, а только облегчение.

— Слава Богу, что не меня, — пробормотал Джеймс. — Когда матушка кого-то любит, она у него душу может забрать в ответ на свое чувство.