Воспоминание

Спустя несколько часов мои ноги ныли от усталости, но в голове уже сложился сюжет. Нет, не сюжет, а план. Для его выполнения мне понадобится некоторое количество пороха для ружей, немного косметики, немного краски для волос и много-много везения.

Возвращаясь домой, про себя я молилась.

43

Адам Тависток, лорд де Грей, так легко и естественно управлял лошадью, как будто он с ней сроднился и стал ее частью. Он скакал с такой скоростью, как будто за ним гнались. Время от времени ой понукал животное ударами своих длинных ног по потным бокам. Лошадь перепрыгивала через изгороди и канавы. Он был забрызган грязью, его одежда была изорвана в кустах и чертополохе, его лицо — исхлестано ветками деревьев. Но он не обращал на это внимания, а лишь понукал лошадь, все быстрее и все дальше. Он хотел бы, если только бы это было возможно, ускакать от самого себя. У него было как раз такое чувство, что, если бы это было возможно, он хотел бы оставить позади самую свою душу.

«Но куда от этого денешься?» — думал он. Как ни скачи, от своих мыслей не ускачешь. Куда же ему теперь деться? В жадные нетерпеливые объятия Фионы? Иногда, стоило ему на нее посмотреть, от ее красоты захватывало дух, и его охватывало огромное желание. Но большую часть времени рядом с ней он с трудом удерживался от того, чтобы заснуть.

«Она так прекрасна, что ей никакого чувства юмора не надо, — думал он, прижимаясь к спине лошади, которая перепрыгнула через высокую изгородь. — У нее не возникает потребности заставить какого-то мужчину смеяться, потому что ей никогда не приходится развлекать присутствующих. Одного только ее присутствия достаточно, чтобы осчастливить большинство людей. Все, что ей надо было сделать — это сесть и сидеть. И этого было достаточно. Все даже не обращали внимания на то, что она никогда не слушает, что ей говорят. Но ведь ей не приходилось ничего особенного говорить, так ради чего же было ей учиться слушать?»

И все же он, Тависток, собирается на ней жениться. «Зачем?» — задавал он вопрос сам себе, и в глубине души он знал ответ: это лишь для того, чтобы Катрин его ревновала. Похоже было, что Катрин по-настоящему ненавидит Фиону, просто не переносит ее. Когда Тависток в первый раз увидел красавицу Фиону, он на нее даже внимания-то не обратил, только подумал мельком, что надо же, как она красива. Но ему и в голову не пришло, что он хочет, чтобы она стала его. Ему хотелось обладать ей не больше, чем, например, снять и присвоить себе картину, висящую на стене в доме одного из его друзей.

Гораздо больше он заинтересовался Фионой, когда обнаружил, как мгновенно, почти необъяснимо ее возненавидела Катрин. По какой-то странной причине, которая для него самого осталась загадкой, Катрин вбила себе в голову, что он, Тависток, страстно влюбился в божественную леди Фиону. Беспочвенная ревность Катрин заставила Тавистока проявлять к Фионе гораздо больше интереса, чем он проявлял бы в ином случае.

Лошадь перепрыгнула через ручей, у которого были крутые и скользкие берега. На той стороне ручья животное потеряло опору под ногами и уже почти упало, но Тависток, прирожденный наездник, своим искусством управлять поводьями или даже просто своей силой воли предотвратил падение, и лошадь устояла на ногах.

Он любил Катрин, любил всем сердцем. Четыре с половиной года назад он в первый раз увидел ее на дружеской вечеринке, в саду своей тетки. Он бросил один только взгляд на эти голубые глаза, на эти золотистые волосы, и все пропало. Он никогда еще ни в одну женщину не влюблялся так сильно, как в нее.

Но с самой их первой брачной ночи все пошло не так, как нужно. Как страстно он ни хотел ее, он не мог овладеть ею. Катрин же была еще настолько невинна, что даже не поняла, что все не так. Ей нравилось, как он ласкал ее обнаженное тело, нравилось, как он ее обнимал. После того как они много часов обнимались и целовались, она не поняла, почему ее муж в гневе и ярости выбежал из комнаты. Катрин ломала голову, не в силах понять, в чем виновата, и думала, что сделала что-то не так.

На следующее утро он сказал себе, что его несостоятельность объясняется тем, что он слишком сильно ее хочет, слишком сильно любит и что они еще совсем не знают друг друга. Может быть, когда они будут лучше знакомы, он сможет рядом с ней расслабиться.

И вот они стали бывать везде вместе, вместе путешествовать, они вместе развлекались и над всем смеялись, стали доверять друг другу, но добился он только того, что стал еще больше любить ее и еще сильнее в ней нуждаться, чем тогда, когда только что на ней женился.

Он так сильно хотел ее, что это желание, казалось, вызывало боль. Все в ней его увлекало: и то, как она двигается, и как она говорит, и то, о чем она говорит. Когда он видел, как она держит чашку чая, у него по шее под воротничком начинал струиться пот.

Прожив так с ней год, он понял, что нужно расстаться. И вот Адам начал проводить больше времени вне дома, путешествовать, нашел себе занятия, в надежде, что, если они будут видеться реже, он сможет освободиться от чувств, которые к ней испытывал.

Были и другие женщины. Он должен был доказать самому себе, что он все-таки мужчина. Катрин осталась жить в деревне, а он проводил время в Лондоне, пьянствуя и соблазняя женщин. Ни с одной из них у него не возникло никаких проблем. Только с Катрин он чувствовал себя неполноценным.

Постепенно, на протяжении трех лет их брака — если это можно было назвать браком, — он пришел к выводу, что вина была ее, а не его. Совершенно очевидно, говорил он себе, что с ним все в порядке. Значит, виновата она.

Его дядя Хьюберт не скрывал своей озабоченности по поводу того, что он проводит так много времени не с Катрин, а с другими.

— Женщинам идет во вред, когда их предоставляют самим себе, — говорил он. — Тебе надо было бы сделать ей несколько детишек, и она была бы все время занята. И тебе надо проводить больше времени с ней в постели.

Он, разумеется, не понял, почему Тависток впал в ярость, нагрубил ему и вылетел из дома.

И вот, когда Тависток увидел, как Катрин реагирует на хорошенькую Фиону, у него внутри что-то вздрогнуло. Он сам был не совсем доволен тем, что поступает так, но ему хотелось как-то уязвить Катрин, сделать ей больно, так же как она невольно причиняла боль ему. Он начал при каждом удобном случае как бы невзначай упоминать имя Фионы.

Он рассказывал Катрин, какими духами пользуется Фиона, как она одевается. Он предложил Катрин поинтересоваться у Фионы, как та делает свои волосы такими шелковистыми. С внутренним удовлетворением он наблюдал, как каждое упоминание о Фионе делает Катрин все более злой, пока наконец ее злость не стала такой же, как его.

Но Катрин отомстила ему за все, написав эти письма. Ему было отлично известно, что у Катрин никогда не было любовных связей с мужчинами, ни с ним самим, ни с кем-либо еще. Для этого за ней слишком пристально следили. Когда Тависток возвращался из своего очередного путешествия, он вызывал к себе служанку жены и заставлял давать ему подробный отчет, расписанный по минутам, что и как Катрин делала в его отсутствие. Судя по всему, главной областью ее интересов было меценатство: она покровительствовала оперным певцам и покупала ювелирные изделия какого-то русского эмигранта.

Тависток прекрасно понимал, что она написала эти письма, намереваясь уверить его в том, что пользуется успехом у мужчин. Она этого вслух не говорила, потому что гордости у нее было не меньше, чем у любого мужчины, но он знал, чего она добивается. Катрин хотела, чтобы он думал, что она нравится всем мужчинам и все ее хотят, как он, по ее мнению, хотел Фиону.

Но и у самого Тавистока была гордость, и она не давала ему откровенно объяснить Катрин, что его проблема зависит от него, а не от нее.

Все бы это прошло не замеченным никем, кроме них самих, если бы не вмешалась его старуха-нянька Айя. Она всегда относилась к нему как к своей собственности. Когда Тависток был еще маленьким ребенком, она, перед тем как вести его к родителям — он был обязан появляться в гостиной ежедневно ровно в шесть часов вечера, — бывало, больно щипала его, чтобы он заплакал. Таким образом она со временем добилась того, что эти визиты были отменены, потому что родителям не хотелось, чтобы каждый вечер им мешал плачущий, сопливый карапуз с красным носом. Родители приказали Айе привести к ним мальчика только когда он подрастет и научится хорошо себя вести. И она поняла, что добилась своего. Теперь ее обожаемый маленький Тэйви принадлежал только ей.