Цирк чудес

– Сюда я вклеиваю мои афиши. Посмотри, как красиво!

«Величайшая живая диковина! Женщина-медведица, каких до сих пор не бывало!» Он переворачивает страницу. Она видит, как он замечает свое отражение в зеркале и досадливо морщится.

«Необыкновенно, – читает она. – Чудесно и невиданно».

Уголки его рта опускаются вниз. Он поворачивается к своим химикалиям и глухо говорит:

– Смотри, вот ты проявляешься на фотографии.

У него дрожат руки, как будто он нервничает из-за нее. Она с трудом подавляет моментальное желание обнять и утешить его. Вместо этого она наблюдает за листом фотобумаги, плавающим в кювете.

Призрачные тени. Сегодня вечером Нелли появится на сцене…

Он вынимает фотографию из маленькой кюветы и держит ее большим и указательным пальцами. С нее капает вода. Он передает фотоснимок Нелл, зажигает спичку, и она моргает от внезапного света.

Сначала изображение проявляется по краям, проступает из ничего. Треугольники крыльев, обнаженные ступни, густые волосы. Темные отметины родимых пятен. У Нелл перехватывает дыхание. Гибкие руки и ноги, носки слегка согнуты внутрь. Подбородок поднят, глаза расширены, уголки рта опущены. Из-за родимого пятна на щеке кажется, будто лицо наполовину в тени.

Она не верит своим глазам. Эта девушка – не она, а какое-то наваждение. Она годами избегала своего отражения в лужах и стеклянных окнах, пребывая в убеждении, что увидит там нечто безобразное. Односельчане рассматривали ее отметины как проблему, которую нужно решить, нездоровое отклонение от нормы или даже дурное знамение. Та девушка, Нелли-цветочница, старалась быть маленькой и незаметной. Она никогда не стояла бы так гордо, не смогла бы выглядеть такой, какой хотела стать.

Тоби закрепляет прищепкой ее фотографию на бельевой веревке между изображением горбатой женщины и заклинателя змей. Сколько Нелл себя помнит, у нее не было почти никаких шансов изменить свою жизнь. Она могла лишь превратиться в старую деву, коротающую свой век на задворках. Но здесь… здесь она могла превратиться в кого угодно. В фею, в сказочную королеву. В существо, летающее по небу. Она могла заработать собственные деньги, много денег и сделать свою жизнь шире и богаче, чем могла бы надеяться любая женщина ее положения.

Ей приходит в голову, что, наверное, она больше не вернется домой. Ее жизнь непоправимо изменилась. Собственный отец продал ее; как она могла снова жить в его доме?

Она пробует на вкус идею дома, но это все равно что нащупать языком гнилой зуб во рту. Протекающая крыша, монотонная работа на ферме, обнесенной низкой каменной стенкой, кислый запах горохового хлеба и вареных овощей – почему это раньше не казалось невыносимым? Не была ли ее жизнь такой же маленькой, как эти огороженные поля?

Уголок фотографии мнется в ее пальцах.

– Осторожнее, – говорит Тоби и накрывает ладонью ее руку, но она не отпускает снимок.

Девушка с механическими крыльями – это она, пойманная во времени, как насекомое в янтаре. Незнакомый человек может купить эту визитную карточку и поставить на своей каминной полке.

Она испытывает прилив глубокой внутренней силы, незнакомой уверенности в себе. Как будто девушка на фотографии может парить под куполом шатра, ощущая на себе взгляды сотен горящих глаз, и даже не думать об этом.

Нелл

Когда Нелл возвращается в свой фургон, то обнаруживает, что ее старое платье исчезло. Она ищет под матрасом, выдвигает ящики, но ничего не находит. Потом до нее доходит, кто мог это сделать. Она одергивает свой дублет, как будто рукава могут волшебным образом удлиниться. Утрата платья – последней ниточки, связывавшей ее со старой жизнью, – расстраивает ее больше, чем нужно.

– Ты можешь носить кое-какие из моих рубашек. – Стелла стоит в дверях, сжимая трубку в зубах. – И у меня есть достаточно маленькие штаны, чтобы тебе были как раз.

Стелла вынимает трубку изо рта и упирается рукой в бедро.

– Бонни жарит свинью. Все представления закончены до следующего вечера.

Доброта, звучащая в ее голосе, почти невыносима; Нелл хочется бросить ей в лицо бранное слово или захлопнуть дверь и свернуться клубком в этом тихом месте. Она цепляется за дверь пальцами ног, чтобы удержаться на месте. Ошеломительное желание упасть и зажмуриться.

– Не стоит так бояться. – Стелла смеется. – Это ты будешь есть жареную свинью, а не наоборот.

– Я лучше останусь здесь, – бормочет Нелл. Она пытается вспомнить, как выглядела на фотографии – металлические крылья, гордо вскинутый подбородок, – но вспоминает лишь неуклюже расставленные ноги носками внутрь.

– В этом есть сила, – говорит Стелла, покручивая на пальце прядь своей бороды.

– В чем?

– В твоей игре. Ты управляешь тем, как другие видят тебя. Ты выбираешь и становишься другой. Вокруг нет никого, кто был бы похож на меня, и я этому рада.

Нелл не может посмотреть ей в глаза.

– Чего ты ждешь? – спрашивает Стелла.

– Моего брата…

Стелла фыркает, но ее голос остается ласковым и доброжелательным.

– Думаешь, он придет за тобой? – она наклоняет голову к плечу. – У тебя есть возможность провести всю жизнь в семье, которая тебя обожает и считает особенной.

– Он не такой, – поспешно, слишком поспешно возражает Нелл.

– Присоединяйся к нам, – говорит Стелла.

Девушка с крыльями на фотографии не стала бы колебаться, и Нелл делает шаг вперед. Это не может быть хуже, чем сидеть в одиночестве.

Стелла улыбается, но Нелл не может ответить на улыбку. Она опускает глаза; деревянные ступеньки холодят ей ступни. Трава сырая, майский вечер суров не по погоде. Она ощущает внезапное тепло дружеского локтя, пожатие руки Стеллы. Что бы подумали односельчане… что бы подумал Ленни, если бы узнал, что этой женщине хочется быть с ней?

Чужие взгляды цепляются за ее кожу, как рыболовные крючки.

– Все смотрят на меня, – шепчет Нелл.

– Им просто интересно.

Интересно. Она процеживает эти взгляды через фильтр жалости и отвращения, но не находит ни того, ни другого.

Несколько циркачей расположились у костра возле колес повозки, натирая вытопленным жиром связки и сухожилия. Силач сует голову в бочку с водой, где плавают яблоки. Потом отступает с мокрыми волосами, держа яблоко в зубах, и торжествующе ревет.

– Дай попробовать, – требует одна из тройняшек, и он удерживает ее голову под водой, пока девушка не начинает колотить его по рукам.

– Козел! – вопит она, хватая ртом воздух и стараясь лягнуть его по голени. – Козел!

Жареный поросенок размером немного больше младенца. Его шкура ломкая и обугленная, во рту дымится печеное яблоко. Жир капает в огонь, и повсюду вспыхивают язычки пламени. Девушка, которая глотала горячие угли, поворачивает вертел. Нелл думала, что это ловкий трюк, но теперь она видит красные пузыри в уголках ее рта, окровавленные губы.

– Глаза по шиллингу, – говорит она, хмурясь на Нелл.

Нелл отступает назад.

– Извините…

– Оставь ее в покое, Бонни, – говорит Стелла, наполовину обнимая девушку.

Бонни отрезает кусок мяса и передает Нелл. Из-под треснувшей шкурки вытекает мясной сок. Что бы отдал Чарли за такую трапезу, за один вечер без вареных овощей?

– Садись здесь, – говорит Стелла и указывает между двумя женщинами. Нелл только рада оказаться на земле, сделаться более незаметной. Великанша отрывается от шитья; голубой шелк блестит и переливается у нее на коленях. Миниатюрная женщина гладит голову младенца. Нелл кусает свинину и чувствует, как жир растекается у нее по языку.

– А мы-то гадали, что на уме у Джаспера, – говорит женщина, качающая младенца. – Хаффен болтал про китеныша в бочке. Но потом мы увидели, как ты бежала по лугу.

– Это краска? – спрашивает великанша. Она говорит воспитанным тоном, как дочери Пиггота. – Или приклеенная кожа?

Женщина протягивает руку и прикасается к щеке Нелл. Стелла отталкивает ее руку.