Страница 78 из 93
— Привет.
Переодетая в больничную сорочку в крупный горошек наверняка не без помощи кого-то из числа медицинского персонала, Лив оборачивает кулак своей ладони вокруг большого пальца моей правой руки. Нестерпимое желание сделать то же самое тотчас охватывает меня всего, и не в силах быть тут, но не касаться, я наконец сжимаю тепло в ответ и целую нежные костяшки пальцев. Мне не нравится видеть внутривенный катетер, выглядящий уродливым поверх ровной и приятно розовой кожи, к которому подключена капельница, но с этим ничего не поделать. Это вынужденно необходимо, что бы там не поступало в организм благодаря ей, успокоительные, питательные или обезболивающие препараты, и я говорю себе, что так надо, что врачам виднее, что они делают.
— Привет, — для удобства мои согнутые в локтях руки упираются в край матраца больничной кровати и, кажется, только усиливают существующий физический контакт, когда мягкая на ощупь ладонь почти исчезает из виду, окружённая всеми десятью моими пальцами.
— Ты уже знаешь?
— Да. А ты?..
— Как мне пройти через всё это? — словно игнорируя меня, Лив спрашивает об этом всё равно что у своего живота, всего опутанного датчиками, связанными с каким-то аппаратом с линиями и цифрами на мониторе. Я ничего не делаю, только лишь смотрю туда же, куда и она, ни в коем случае ещё не слабая и не выглядящая измотанной, но у неё в голове наверняка много всего, о чём я только могу догадываться. Пожалуй, услышать хоть что-то, позволив ей говорить, не перебивая, сейчас это самая здравая мысль. — Я не уверена, что вообще когда-либо буду готова к этому, даже через месяц, и у тебя дома нет ничего, что нужно, и я… Всё с самого начала не так.
— У нас дома кое-что всё же есть, и сейчас тоже. Мама подарила вещи на первое время, — будто чувствовала, что сами мы уже не подготовим даже самую малость, подозревала, что будет что-то такое, или просто хотела перестраховаться, подстраховать меня или нас. Хотя, возможно, это всё-таки больше забота обо мне, потому что я её сын, и, невзирая на внука, мои родители не обязаны любить того, кого люблю я. Впрочем, сейчас это не так уж и важно. Я могу бесконечно долго терзать себя подобными вопросами, но они уже ничего не изменят. Всё это лишь фон, как бы декорации и обёртка, и это всё приложится. Главное — это мой здоровый ребёнок. Наш здоровый и маленький мальчик, чтобы он преимущественно был таковым, когда появится на свет, даже если будет значительно меньше и легче доношенных детей, рождённых точно в срок. — Со всем остальным мы сможем разобраться позже. Ты не должна думать об этом прямо сейчас. Ты хочешь взглянуть? — я так и не показал Лив эти крохотные вещи, особенно надпись про маму и папу, но, может быть, теперь это сблизит нас? Отвлечёт и настроит на позитивный лад? Поможет ей раскрыться и сказать о своих эмоциях или боли, или других ощущениях вроде дискомфорта или чего-то подобного ещё больше? Мне бы очень этого хотелось…
— Нет, — шумно вдыхая, она опускает руку, хоть и не вынимает её из моей тесной и всеобъемлющей хватки, и с моим сердцем происходит всё, что только может происходить. Оно то проваливается куда-то вниз, словно в страхе, как будто ты на американских горках, то вновь начинает биться вполне спокойно и ровно, как тогда, когда я просто занимаюсь привычными вещами. Эта нестабильность, эти странные качели в моей голове вызывают почти физическую тошноту. — Ты что, не понимаешь, как мне больно?
— Нет, — я не извиняюсь и говорю всё так, как оно обстоит, но пытаюсь не думать о том, что данное слово, такое короткое и одинокое в отсутствии других деталей, лично для меня как раз-таки и звучит колоссально близко к очевидному оправданию. — Как я могу это понять, если ты не говоришь со мной об этом? Если даже не пытаешься всё описать? Без этого мне не осознать, как ты себя чувствуешь, даже приблизительно. Хотя бы в общих чертах, — будучи мужчиной, мне никогда не оказаться действительно в её шкуре, но мы всё равно можем разделить эту ношу друг с другом. Это бремя легко может стать нашим общим испытанием так же, как и этот ребёнок, если только она позволит себе частично переложить некоторый вес на мои плечи или и вовсе отдать мне всё, что есть. В крике или ненависти, или любым способом, какой ей только покажется возможным. Я приму неизбежное и никуда от этого не денусь. Никуда не захочу уйти прочь.
— Я не могу думать, каково это конкретно. Просто оставь меня в покое, — только не позволяй этому влиять на себя. Не позволяй. Я сильнее. Должен быть таковым. Столько, сколько потребуется. И за неё тоже, если выдержка ей вдруг откажет.
— Ну, я не могу этого сделать. Попробуй дышать глубже. И максимально ровно. Вдох, выдох, вдох, выдох. Ты сможешь, — мысленно я цепляюсь за тот факт, что рука Лив по-прежнему среди моих ладоней, словно в плену, но одновременно и в безопасности. По какой-то причине она прислушивается, замирая на несколько мгновений, подчиняется мне и, невзирая на всю ощущаемую мною напряжённость, делает протяжённый и затяжной вдох, а потом и медленный выдох. Привлечённый ощущением, что сбоку что-то промелькнуло, я поворачиваю голову влево и застаю ниспадающую линию какого-то графика на мониторе, которым и заканчиваются провода, идущие от живота. Я смотрю на экран ещё какое-то время, пытающийся разобраться в цифрах и в их возможных значениях.
— Это его сердце. Пульс… Он кажется запредельным, ведь так? — в данный момент число колеблется от ста пятнадцати до ста двадцати, для взрослого человека такое сердцебиение вообще ненормально, и я не знаю, как может быть так, что ребёнку от него не плохо. Тут в палату заходит медсестра, проходя прямо к монитору, и по её сохраняющемуся спокойному виду я понимаю, что всё, вероятно, именно так, как и должно быть. Она тщательно и усердно заносит данные в карту, но я интуитивно чувствую дискомфорт, излучаемый Лив из-за этого внимания и присутствия постороннего, будто от квалифицированного наблюдения ей только хуже и сложнее. Желание сделать хоть что-то переливается через край моей внутренней сущности.
— Ей обязательно лежать всё время на спине? Нельзя хотя бы ненадолго сменить положение?
— Хотите перевернуться на бок? Это может разрешить только врач. Я позову его, мистер Картер.
После осмотра, не занявшего много времени и установившего, что ребёнок находится в большей степени в правой части живота, Лив позволяют лечь на левый бок. Это создаёт ситуацию, при которой она оказывается ко мне спиной, и заставляет меня чувствовать себя чуть ли не одиноким, но я присматриваю за датчиками аппарата, чтобы те не отходили от живота, и это держит меня в относительном тонусе и помогает сохранять концентрацию. Наравне со взглядами, иногда находящими монитор, пока я не понимаю, что периодически взлетающая линия обозначает схватку, и не нахожу подтверждение этому в том, как Лив иногда сжимает одеяло, но делает это в беззвучном молчании. Мы больше не касаемся друг друга, и это почти больно, но не хуже, чем то, через что проходит она.
— Лив. Тебе что-нибудь нужно? Я могу предупреждать тебя о схватках. Смотреть их по монитору. Или, может быть, ты хочешь пить?
— Будто я сама их не чувствую, — она огрызается на меня, даже не глядя, просто говорит это, и всё. Мне неприятно, я не знаю, что делать из-за такой реакции, но, учитывая всё, эта грубость не должна ощущаться мною так тошнотворно, сильно и восприимчиво. Лучше её просто проглотить.
— Тогда что? Как ты хочешь, чтобы я поступил, чтобы тебе стало лучше?
— Перестань на меня смотреть.
Сжав зубы и промолчав, я обращаюсь к телефону. Время начинает ползти, словно улитка. Мы здесь, кажется, целую вечность, но по факту на часах ещё нет и четырёх часов ночи, а я уже предсказуемо как выжатый лимон. Невзирая на это, выдохшийся и напряжённый организм каким-то образом умудряется думать об игре, команде и баскетболе, о матчах, которые мне предстоит пропустить. Как будто это способ блокировать стресс, неизвестность и межличностное непонимание, сопряжённое с отсутствием эмоциональной близости и взаимовыгодного комфорта в данный момент. Минуту или две я думаю о том, чтобы дать знать родителям, что всё началось, даже если они не увидят моего сообщения до наступления утра. Будто почувствовав, куда меня могут завести мои собственные мысли, после очередной схватки, что теперь стало более частым явлением, через тяжёлое дыхание Лив отыскивает свой голос: