Страница 8 из 126
И все же нашелся, слава Богу!
— Пусти, пусти! Больно!
— Сейчас я тебя пущу! — Иосиф отпустил ухо мальчика и отвесил пинок под зад.
Иешуа, не удержавшись, шлепнулся прямо в пыль у ног матери. Мария присела возле него, пригладила волосы, поправила рубашку.
— Ты знаешь, где я его нашел? — Иосиф привычно злился, лицо его было красным, на лбу проступил пот. — В самом Нижнем городе! Он, видишь ли, решил прогуляться с каким-то богато разодетым толстяком! Чуть ли не в обнимку!..
— Отец, он обещал мне показать… — Иешуа размазывал по лицу слезы.
— Что же, интересно, он тебе обещал показать?.. Будто ты не слыхал, что такие вот богачи и отлавливают глупых непослушных мальчишек, обещают им все, что на ум придет, а потом… — Иосиф осекся: пожалуй, сыну еще рановато знать, что бывает потом.
Иешуа был другого мнения.
— Что потом, отец? — Мальчик немного успокоился под ласковой рукой матери, смотрел на отца снизу вверх — покорно, сама смиренность.
— Потом будет потом. Собирайся давай. Домой идем…
Подтянулся Ахим, другие соседи. И впрямь скоро темнеть станет, а ночевки в пути не менее опасны, чем сам путь. Люди всякие попадаются…
А «богатый толстяк» в это время тоже горестно переживал происшедшее.
Туника у Кевина Бакстера — Давида, как он теперь звался, — порвалась мощно, почти до пояса. Со смачным хрустом. Странно, что он еще успел подумать о низком качестве местной ткани — кулаки Иосифа рассекали воздух в опасной близости от его головы — только и успевай уворачиваться. Усиливать конфликт ответными ударами Кевин-Давид не стал, хотя мог легко справиться с могучим плотником, но — инструкция не позволяла. Она, инструкция всеучитывающая, почти ничего не позволяла, вот разве что убежать от разъяренного отца, наконец отыскавшего любимого сына. Убежать — по инструкции это было в самый раз. Спеша узкими улочками, проходами проще говоря, Нижнего города подальше от места стычки, вверх, домой, Кевин успокаивал себя мыслью о том, что самый лучший воин — это тот, что никогда не воевал. Уходить от конфликтов — тоже мастерство. Это, кажется, не только инструкция, но и древняя китайская мудрость. Только вот что Петр скажет?.. Ему плевать и на инструкцию, и на древних китайцев со всей их хваленой мудростью… Прав оказался Кевин!
— Что значит не привел? — Петр выглядел спокойным, да и спросил вполне мирно, но Кевин преотлично знал, что таится за этими спокойствием и миром.
Он стоял в низком дверном проеме, легко умещался в нем — низкорослый, и тщетно пытался унять частое, сбившееся дыхание: бегать с таким пузом — тяжкий труд. Ох уж эти Мастера, горестно думал он, все-то у них получается, никогда-то они не ошибаются…
— То и значит — не привел! Взял вот и не привел… — Он пытался одновременно оправдаться и сохранить остатки собственного достоинства. — Нет, правда, я уже и поговорил с ним, и заинтересовал, повел было с собой, но тут налетел его папаша, как ураган Эль-Ниньо, и ну махать кулаками. Отобрал парня у меня, тунику вот порвал…
— Постой. Не тараторь. Ты хочешь сказать, что мальчишку мы упустили, так? И где же его прикажешь теперь искать? — Петр по-прежнему сидел — сама внимательность.
— Я узнал, что они отходят в Назарет от северных ворот. Все вместе: родня, соседи… Сейчас они, наверное, еще недалеко. Можно догнать…
Последнюю фразу Кевин-Давид сказал без особой настойчивости. Еще одна пробежка по жаре доконала бы его совсем. Да и в конце-то концов — не его это работа: гоняться за объектами, хотя Петр всегда утверждал, что в броске у всех — одно дело…
Но Петр вдруг проявил несвойственное ему милосердие.
— Ладно, Давид. — Он всегда называл партнеров теми именами, которые они носили в броске. — Отдышись, сядь. Перекуси, наконец. Вот барашек, вино, маца вполне съедобная.
Петр умел не усугублять ситуацию. Он мог бы наехать на Кевина, заставить все переделывать, даже настучать на него начальству, наконец. Ну и что бы это дало? Кевин — обыкновенный человек, ему можно и — более того — положено ошибаться. Никто Петру помощников не навязывал, сам выбрал, потому что ходил с ними не в первый бросок, привык, сдружился даже, по-своему, правда, — не сближаясь, не умел и не хотел лезть в чужую душу, а в свою тем более не пускал. Партнеры — да. Добрые приятели — несомненно. Но — не больше. Ибо «больше» не позволяло неукоснительно действующее правило: когда «обыкновенные люди» ошибаются, вдело вступают Мастера. Это нормально, так — всегда, все к этому привыкли, да и сам он-тоже…
А когда ошибаются Мастера?… Нет, лучше иначе спросить: а ошибаются ли Мастера вообще?..
Оборвал себя: не до рассуждений сейчас, надо догонять Иешуа.
— Асаф, вставай! — Петр легко коснулся лба спящего на кушетке техника. Просыпайтесь, сир, вас ждут великие дела…
Кому, как не французу, должно отреагировать на классическую цитату из далекой книжной истории его родины?
— Что? Какие дела? Что случилось? — Жан-Пьер щурился спросонья, глядя на улыбающегося Петра.
История прекрасной Франции была от него столь же далека, как и сама Франция.
— Вставай. Пойдем мальчишку искать.
— Как искать? — Техник с трудом встал, помотал головой, поискал глазами кувшин с вином — спать днем в таком климате в душном помещении — тяжко. А просыпаться — еще тяжелее. — Как искать? А Кевин разве…
— Кевин — разве. Упустил. Проиграл бой. Хорошо, что по очкам… Пошли. По дороге проснешься.
Они прошли Иерусалим насквозь за полчаса. С юга, из Нижнего города, — на север, по все еще забитому народом бесконечно длинному Терапийону. Празднующая и праздная толпа сильно затрудняла движение. Петр и Жан-Пьер поначалу протискивались, как могли, вовсю работая локтями, но, быстро сообразив, что так они и к закату не дойдут до выхода из Иерусалима, Петр создал перед собой мысленный блок.
В данном случае он звучал примерно так: «Расступись!» Именно — примерно, потому что в голове каждого, кто мешал им пройти, возникало некое неодолимое желание зачем-то податься в сторону: то ли окликнул кто-то, то ли увидел у торговца нечто яркое, позарез нужное, то ли именно в сию секунду понадобилось свернуть в переулок… Люди бессознательно повиновались мысленному приказу Мастера, но не ощущали никакого приказа, да его и не было — общего. Ну, случилось так, что единственными кто не, отвлекся ни на миг, шел, не сворачивая, оказались двое — Жан-Пьер и Петр. Жан-Пьер даже не удивился. Он к месту вспомнил давнее: Париж, двадцатые годы двадцатого века, раннее-прераннее осеннее утро, дождливая полутьма, пустынная рю де Риволи и — будто взявшийся ниоткуда, мчавшийся на бешеной для того времени скорости автомобиль. Мастер-семь Крис тогда просто вытянул вперед руку — и машина остановилась. В метре от Мастера. Водитель, правда, через стекло вылетел, резковато получилось. В том броске надо было спасти одного физика. Капица, кажется, его звали…
Но — дошли.
У выхода из города было очень людно. Толпа, конечно, не такая плотная, как на улице, но суматохи не меньше. Торговцы, животные, дети, солдаты… Если бы пришлось искать мальчика здесь, то куда проще — визуально, без сканирования. Уж очень много разных мыслей?; мешанина, скопище, хаос, невозможно сосредоточиться. В прошлый раз семью Иосифа или Йосефа Петр нашел относительно просто. Во время общей молитвы, на площади перед Храмом. Все думали об одном и том же. Почти синхронно, Легко было просканировать эфир и услышать мысль маленького Иешуа. А дальше — слежка. И такой бездарный результат — спасибо Кевину. Но в этой толпе… Петр сообразил: объект же уже на пути к Назарету. Уйти далеко не успели…
— Асаф, курс — на север. Дорога в Назарет.
— Понятно, Мастер…
Назаретяне шли вместе, лишь разбившись на небольшие группы — по разговорам, по интересам. Все паломники знали друг друга давно, многие были соседями, а иные — родственниками. Все обсуждали большой город Иершалаим все-таки с завистью обсуждали, хотя и с почтительной завистью, с уважением: уж больно он отличался от их маленького, грязного Нацрата. Женщины наперебой говорили об украшениях и платьях из невиданных материй, привезенных финикийскими купцами, мужчины судили о женщинах и ценах на скот. Кое-кто вел беседы о Законе, вспоминались слова священников Храма. Шли не спеша, дорога длинная, хотя и знакомая: некоторые ходили по ней трижды в год: на Песах, Шаву-от, или Пятидесятницу, и праздник Кущей. Каждый израильтянин согласно Закону должен посещать Иершалаим по этим праздникам. Бросить хозяйство могли, конечно, не все, да и длинный — трех-, а то и четырехсуточный! — переход тяжеловат, вот и получается: в Иершалаим — только на Песах и Гамацот, на праздник опресноков.