Место покоя Моего

М. Можно еще вопрос, Клэр?

Э. Завтра, Петр. Я устала, простите. Вы же все равно завтра заявитесь и начнете меня выжимать, да?.. Ну, так потерпите… Кстати, ваш мальчик уже удивил разумом и ответами своими храмовых учителей?

М. Э-э… ну, вообще-то да. А что?

Э. Ваша работа?

М. Наша.

Э. А вы никогда не задумывались, перечитывая Евангелие от Луки, что апостол описал в этом эпизоде всего лишь процедуру бар-мицвы? Поймите, я не о вашей работе в поле, я лишь по-своему толкую евангельскую историю от Луки, которой придается бессмысленно, на мой взгляд, большое значение… Вашему Иешуа тринадцать?

М. Нашему?.. Нашему — двенадцать с хвостиком. Э. Не обижайтесь. Нашему, нашему… Семья приходила в Иерусалим раз в год, чаще Иосиф не мог позволить отлучаться от дома и хозяйства. Значит, в следующий раз они придут в Храм, когда Иисусу будет тринадцать с хвостиком. То есть бар-мицву он вынужден будет пройти в деревенской синагоге у малообразованного раввина. А ему хотелось — в Храме… Он просто решил поправить своих родителей, поэтому и сбежал от них — в Храм. А они застали его как раз во время службы, где он публично выполнял мицву, чтобы стать «сыном заповеди» и, как взрослый уже, выполнять законы, данные Моисею Богом… Я ничего не знаю, Петр, что задра-шу, то есть лекцию, вы ему приготовили, какими знаниями его напичкали — вероятно, все было, как подразумевал Лука, — но в одном уверена: в этом эпизоде, Петр, заложен ключ к будущему характеру мальчика. Он всегда будет стремиться стать первым и всегда будет поступать по-своему. Запомните, Петр, это — ключ к его характеру, а значит, и ко всем его грядущим поступкам: он — первый. А вы, как вам это ни грустно, всегда будете после него…

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 1

ИУДЕЯ, КУМРАНСКОЕ УЩЕЛЬЕ, 24 год от P.X., месяц Шеват

Петру было зябко, он кутался в шерстяной плащ, закрывал им лицо от ветра, но все эти мелкие ухищрения не спасали от холода — еще зимнего, конец января на дворе, зима в этом году оказалась холоднее обычного, а в горах — особенно. Как они здесь живут, думал Петр, не в силах унять внутреннюю дрожь, как они терпят эти вечные изнуряющие холода, сюда ведь даже летом не доходит жара из долины Иордана.

Петру было искренне жалко Иоанна: столько лет в Кумране, столько лет немыслимых самоограничений — и это с его характером, и по сей день тяжело выносящим изоляцию и от мира, и от ближайших соратников. О такой ли судьбе для единственного сына мечтал священник Закария?.. Вряд ли, вряд ли… Хотя Иоанн не слишком озабочен переживаниями старых родителей. У него иная судьба, и причиной ее стала та — давняя для Иоанна и невероятно близкая для Петра встреча Учителя и Ученика на забитой гуляющим народом тесной улице Терапийон празднующего Песах Иершалаима.

Тогда был шестой год, сейчас — двадцать четвертый. Тогда Иоанну было тринадцать, совершеннолетие по иудейским понятиям, изучение всерьез Закона, правил и таинств богослужения под руководством отца, и все-таки — мальчишеские игры, все-таки острое не по-детски желание мирского вопреки предначертанному отцом жизненному пути, он еще Саулом был, а никаким не Иоанном — до встречи с Петром… А сейчас ему — тридцать два, не так давно исполнилось, взрослый мужчина, прошедший длинный и невероятно трудный для него путь служения аскетическому Богу ессеев в Кумранской обители и уже начавший исполнять свое евангельское предназначение — Крещение, которое еще не стало Крещением, а называется Иоанном то Посвящением, то Очищением, и проповедь явления грядущего Мессии. И это ему — с его яростным, непримиримым характером, с его постоянным желанием не просто найти во всем истину, а вгрызться в нее, не поверить ей, а проверить ее на прочность, — как же ему бесконечно трудно!

Если быть честным перед самим собой — а Петр всегда предпочитал честность, если к тому же ее не надо выносить на суд внешний, а можно оставить внутри себя, в душе, в тайной области самокопаний, — то он-то и есть главный виновник совсем не слабых жизненных испытаний ученика.

Хотел ли их ученик?

Кто сейчас скажет?!

Да и кто спрашивает ученика…

Иоанн неожиданно возник из темноты, научно говоря — материализовался, спросил:

— Не замерз, Раввуни?

Раввуни, Равви. Буквально — великий господин. Практически — Учитель. Иоанн привык называть так Петра, а Петр легко принимал это имя: он ведь и был Учителем, кем еще…

— Замерз, — сварливо ответил Петр. — Ты опоздал.

— Кто из нас опоздал… — Петр не видел в ночи, но, судя по изменившемуся тону, Иоанн позволил себе иронию. — Я — на мгновения, ты — на месяцы. Я тебя давно заждался, Раввуни.

— Я не видел тебя месяц, как ты начал посвящать людей. Что изменилось?

— Многое. Например, людей стало больше.

— Это же хорошо.

— Кому?

— Тебе. Ты знаешь, что говорят о тебе в пределах Израилевых. Даже в Шомроне. Даже в Десятиградии.

— Знаю. Слухи здесь легкокрылы. Они опережают дела.

— Что тормозит дела?

— Какие дела? — Иоанн рассмеялся. — Посвящение? Проповеди? Рукопись?.. Я в начале дороги, Равви, а слухи кричат, что я и есть Машиах и ждать иного не стоит… — Он оборвал смех. — Вставай, Равви. Камень холоден. Надо носить с собой козлиную шкуру, а я вижу — у тебя ее нет.

— Спасибо. — Петр встал. — Ты хорошо видишь в темноте.

— Привычка. Я слишком долго живу в горах. — Петру показалось, что он голосом подчеркнул слово «слишком». А может — только показалось…

— Ты устал?

— Разве это важно, Раввуни? Оставим ненужный разговор. Скоро начнет светать, мы едва успеваем к броду. А люди уже собрались. Давно собрались, ждут. Я не был в долине три дня. Не стоит испытывать их терпение…

Он пошел первым, легко находя в темноте горную тропу. Петр шел не отставая: он-то уж точно видел ее, эту каменистую узкую дорожку, бегущую по ущелью, как видел широкую прямую спину ученика, словно летящего над землей. Петр давно не мог слышать его, как это получалось девятнадцать лет назад, в Иерусалиме, а потом в Вифлееме, в доме Закарии и Елисаветы. Иоанн научился блокировать мысли и делал это сознательно и когда хотел. По крайней мере когда Петр рядом… Иоанн, как и предполагал Петр, оказался отличным паранормом, более того — куда сильнее, чем предполагал Петр. Петру с ним становилось все труднее и труднее: характер, опыт, талант — взрывная оказалась смесь, трудноуправляемая. Особенно — на расстоянии в две с лишним тысячи лет. Здесь, в Иудее, Петр — по местному времени — бывал сначала два-три раза в год, потом чаще, последнее время — ежемесячно, оставаясь здесь по неделям, но все равно этого оказывалось мало.

Петр давно отказался от выполнения каких-либо побочных заданий Службы Времени, и Совет согласился с ним, сосредоточив его только на проекте «Мессия». И все равно — постоянная необходимость общаться с Биг-Брэйном, со специалистами Службы Соответствия, с Клэр Роджерс, отличной, хотя и малость суховатой, необходимой позарез собеседницей, с книгами, которые она не уставала подбрасывать Петру, с Техниками, которые капризничали и не желали неделями торчать в первом веке, и, поскольку с их нежеланием никто в Службе не считался, капризы изливались на Петра, а он уж точно — не железный, ему вон на холодном камне сидеть вредно…

А Иоанн оказался очень сильным объектом. Посильнее Основного. Во всяком случае, пока…

Когда спускались в долину Иордана, начало светать.

Петр не устал поражаться неожиданным и резким контрастам природы края. Из горной уныло-каменной январской зимы — в нежаркую, конечно, но уже по-весеннему теплую долинную зиму, в по-весеннему яркую зиму — с широкими листьями пальм, с еще не распустившимися, но уже зелеными розовыми кустами, со странными на вид, давно вымершими во времена Петра бальзамовыми деревьями, с колючим кустарником, — конечно, как без него, — однако даже он ухитрялся не испортить контраст.