Век Екатерины

Он поцеловал наивные строчки, ставшие для него самыми дорогими строчками на свете.

А во Франции политические события уподобились снежной лавине, несущейся с горы. Ведь недаром зачинщиками бед сделалась ультрарадикальная фракция парламента «монтаньяров» («горцев») — названная так потому, что располагалась она на верхних рядах зала заседаний. К ним примыкал и Ромм, избранный в Законодательное собрание от своей провинции Овернь.

21 июня 1791 года насмерть перепуганный Людовик XVI попытался бежать из страны. Он, переодевшись в костюм пажа, вместе со всей семьей поскакал в карете по направлению к Бельгии. Но его опознали, задержали и вернули в Париж. Посадили под домашний арест.

Вскоре парламент принял Конституцию. Франция объявлялась конституционной монархией. Королю ничего не оставалось, как принять эти новые правила игры, ведь фактической власти он уже давно не имел.

Ситуация становилась катастрофической: дикие цены, воровство на всех уровнях, разграбление прежних богатств. Не хватало продуктов. А развязанные войны с соседями лишь усугубляли общее положение.

Бедняки обвиняли во всем аристократов и короля. Раздавались призывы свергнуть Людовика и установить парламентскую республику. Споры происходили жестокие, но никто не решался сделать первый шаг. Наконец, в августе 1792 года вспыхнуло восстание: 20 тысяч неуправляемых босяков двинулись на штурм замка Тюильри. Защищали монарха швейцарские гвардейцы, но в кровопролитном бою были уничтожены почти полностью. Самодержца с семьей тут же препроводили в тюрьму. Под напором улицы монтаньяры развернули массовый террор против аристократии и вообще зажиточных людей. Францию объявили республикой. Состоялся суд над свергнутым королем, именуемым теперь «гражданин Луи Калет». Главным обвинителем выступил Сен-Жюст, хорошо знакомый Попо. Он призвал казнить бывшего монарха как «изменника Родины и предателя национальных интересов».

Большинство в Заксобрании (в том числе и Ромм) проголосовали за.

21 января 1793 года главного арестанта Франции обезглавили на гильотине.

Безраздельная власть оказалась у якобинцев во главе с Робеспьером. Следовали новые казни неугодных…

Впрочем, говорить только об одних преступлениях революции было бы неверно. В частности, Ромм, находясь в руководстве комитета народного просвещения, сделал много полезного и здравого. Например, якобинцы ввели бесплатное обучение для детей всех сословий. Упорядочили систему образования — от Нормальной школы в Париже и центральных школ в крупных городах до начальных в сельских общинах. Открывали консерватории и музеи. Приняли единство мер и весов по десятичной системе. Повсеместно начал работать телеграф. Строились бесплатные богадельни и больницы. Наконец, Ромм придумал в окончательном виде знаменитый республиканский календарь, заменив античные и христианские термины на «революционные». Каждый день отныне именовался по растениям и животным: скажем, «корова», «морковь», «ревень» и т. д. Месяцы — соответственно: вандемьер — «месяц сбора винограда», брюмер — «месяц тумана», жерминаль — «месяц прорастания», термидор — «месяц жары» и пр. Месяц делился на декады, а час — на сто минут… Вся Европа смеялась над этим изобретением, появилось много карикатур в газетах и журналах, только сам Ромм несказанно им гордился и считал, что недалеко то время, как в других странах примут его летоисчисление…

Он вообще сильно изменился за последние годы. Постарел, облысел совершенно и ходил, прихрамывая, из-за боли в суставах. Но энергии его мог бы позавидовать любой молодой. Пропадал на заседаниях своего комитета с утра до вечера, в перерывах сочинял его постановления, да и дома работал за конторкой с ночи до утра. И почти не спал. И почти не ел. Словом, жил на износ.

Он считал революцию своим звездным часом. Потому что творил историю. И работал для будущих поколений.

Выйдя на трибуну, Ромм преображался. Это был уже не маленький лысый человечек, припадающий на правую ногу, а почти античный оратор, потрясающий воображение зрителей. Убедить мог любого в чем угодно.

Вероятно, поэтому в мсье Шарля и влюбилась молоденькая вдовушка Мадлен Шолен. Он снимал квартиру рядом с ее шляпной мастерской. Мило здоровались друг с другом каждый раз при встрече: Шарль приподнимал головной убор, а она приседала в книксене. И не знала, что ее сосед — столь значительное лицо в законотворческих органах. Но хозяйка квартиры Ромма ей открыла глаза. Прямо так и сказала: «Крупная шишка в нынешней власти. Дружит с Робеспьером против Дантона. Ты с ним поосторожнее: стоит ему пошевелить пальцем, и тебя поведут на гильотину». Поначалу шляпница испугалась, но потом ее разобрало любопытство, и она побывала на галерке Конвента (так теперь именовался парламент), оказавшись там во время выступления Ромма. Многие слова до нее не дошли (просто не знала ученых терминов), но сам пафос речи, темперамент Шарля и его пылающие глаза взволновали юную даму чрезвычайно. Тут как раз подоспел день рождения бывшего гувернера Строганова, и Шолен преподнесла ему в подарок сделанный специально в ее мастерской синий цилиндр с красно-белой лентой (под цвета республики). Он растрогался, принял презент с благодарностью, пригласил Мадлен выпить кофе (правда, настоящих зерен в магазинах давно не было — пили ячменный суррогат). Женщина ответила, якобы смутившись:

— О, гражданин Ромм, я, конечно же, польщена, но боюсь, что соседи наши истолкуют превратно: одинокая женщина в гостях у холостого мужчины… Сплетен не оберешься!

Шарль проговорил с возмущением:

— Что за предрассудки! Вы должны изживать в себе старую мораль. Люди теперь во Франции совершенно свободны. И вольны распоряжаться собою по своей воле. В том числе и любить — как и кого им угодно.

Шляпница изогнула левую подведенную бровь:

— Вы сказали «любить» — или я ослышалась?

— Да, любить, а что? — тот не понял.

— Вы меня приглашаете на кофе или на любовь?

Он презрительно выпятил нижнюю губу.

— Разве одно исключает другое? Может, просто кофе. Может, и любовь. Кофе с молоком и с любовью. Мы свободные люди. Как хотим, так и сделаем.

Улыбнувшись кокетливо, молодая вдовушка заключила:

— Что ж, пожалуй, вы правы. Глупо стесняться своих чувств. Если вы пришлись мне по сердцу, почему я должна думать о соседях?

— Значит, я вам пришелся?

— А я вам?

— Очень.

— Вы мне тоже стали небезразличны.

— Значит, кофе?

— Почему бы и нет!

Вскоре мсье Шарль перебрался к мадам Шолен (у нее квартирка над шляпной мастерской была своя, по наследству от покойного мужа). Жили весело, несмотря на разницу лет, взглядов и образования: очарованная его умными словами, женщина соглашалась со всем, что он говорил и делал, называла «мой гений» и почти молилась, а ему это льстило, он купался в ее любви, обожании и обожествлении.

А в начале 1794 года в стане якобинцев случился окончательный раскол, Робеспьер согласился с арестом своего бывшего соратника Дантона и не возражал, когда суд по надуманным обвинениям вынес тому смертный приговор.

Революция стала пожирать собственных детей.

Маховик был уже раскручен.

И никто уже не мог рассчитывать на спасение от гильотины.

Осенью 1794 года младшего Строганова в Москве навестил Новосильцев, возвращавшийся с театра военных действий в Польше. Вместе с Суворовым принимал участие в подавлении польского восстания во главе с Костюшко и во время штурма Праги (так именовалось предместье Варшавы) был ранен в шею. Но нетяжело, хоть еще и кашлял негромко, говорил с хрипотцой.

А Попо переживал «медовый год»: прошлым маем он женился на Сонечке Голицыной, и теперь она была на седьмом месяце, ожидая разрешения от бремени к Рождеству.

Встретившись, двоюродные братья крепко обнялись и с улыбкой начали оценивать друг друга.

— Возмужал, возмужал, разбойник, — иронично кривил рот Николай, чуть покашливая. — Экий стал матерый мужчина!