Страница 6 из 8
Я думаю, это просто красивые мифы. В наш век так сложно во все это верить. Хоть я из рода Меровингов, но не чувствую в себе особой магической силы. Может быть, потому что мы не прямые потомки, но ничего волшебного в моем отце, кроме его доброты, я не замечала. Его так и прозвали в народе – Рене Добрый.
Но мне постоянно снятся сны – очень яркие; не знаю, это просто сны – или они что-то означают? Попробую объяснить. Девушку, которую я вижу во сне, называют Иолантой. С ней происходит то, что со мной уже произошло, – это история моего знакомства с моим дорогим мужем Фредериком де Водемоном.
Наверное, самое главное чудо в моей жизни – это встреча с ним. Он открыл для меня весь мир, ведь я ничего не видела! С самого рождения я была слепа и даже не подозревала об этом. Сила его любви совершила это чудо, я обрела зрение… Мой дорогой отец, король Рене, увидев силу нашей с Водемоном любви, решил расторгнуть мою помолвку с Робертом, герцогом Бургундским, – мы были с ним обручены с детства, хотя и не видели друг друга. Так принято в королевских семьях. Брак по любви – это редкость для нас: мою сестру Маргариту выдали замуж за Генриха VI, и не думаю, что она счастлива, хотя и стала королевой Англии… И ее дети станут королями Англии, а мои дети – просто герцогами Лотарингии.
А теперь самое удивительное в моем сне о самой себе. Я там все время пою… Там все поют, и так это красиво, что хочется, чтобы этот сон не заканчивался. Но он заканчивается каждый раз на одном и том же – на том дне, когда я обрела зрение. Это действительно был самый счастливый день в моей жизни. Потом, конечно, у меня тоже были счастливые моменты в жизни – рождение наших детей, просто моменты острого счастья…
Я прожила хорошую жизнь. Хотя и говорят, что наш род обладает секретом долголетия, это не так. И я знаю, что скоро уйду из этого мира. И совершенно не боюсь этого. Меня уже ждут и мой дорогой отец, и мой муж. Так что я встречу смерть с легким сердцем…
В моей жизни было много любви, а это дар, который даже ценнее, чем зрение. Я поняла это только теперь, под конец жизни. Иногда мне кажется, что рай – это тот мой сон с прекрасной музыкой. В нем я вновь и вновь проживаю самые счастливые мгновенья своей жизни. Мой любимый сон. Может быть, я его опять сегодня увижу. Каждый вечер теперь я об этом мечтаю. Других желаний у меня не осталось…
Либретто для оперы «Иоланта» написал брат Чайковского – Модест Ильич. И теперь слово ему.
Рассказ Модеста Чайковского
Нашей мамы, Александры Андреевны, урожденной Ассиер, мы лишились, когда мне было 4 года, а Петру Ильичу – тогда просто Пете – 14 лет. Влияние брата на меня было безгранично, его слово – закон, а между тем никогда в жизни далее хмурого лица его проявление строгости не заходило. Для меня он был брат, мать, друг, наставник – все на свете.
Я пережил своего великого брата на много лет. И теперь я знаю, зачем мне была дарована такая длинная жизнь – чтобы увековечить память о нем. Я создал музей в доме, где Петр Ильич чувствовал себя счастливым, в его доме в Клину; я написал его биографию. Ведь это так важно, чтобы люди знали, каким он был человеком в жизни, а не только в музыке. А Петр Ильич был прекрасным человеком – лучшим, которого я знал.
Но самое мое большое счастье в том, что я своими скромными силами помог ему создать два его шедевра: оперы «Пиковая дама» и «Иоланта». Я написал к ним либретто.
Любовь к музыке у меня и у него с детства. Петр Ильич говорил, что тем, кем он стал, он обязан Моцарту. В Воткинске, в доме, где он родился, стоял диковинный инструмент – оркестрино. Это одновременно фортепиано и гигантская музыкальная шкатулка. И вот на ней маленький Петя завороженно слушал арии из опер Моцарта. Потом он говорил, что хотел бы умереть, слушая любимого «Дон Жуана». Мог ли он тогда, в детстве, представить, что сам напишет такие оперы, которые будут идти наравне с операми его обожаемого Моцарта…
Я постоянно возвращаюсь мыслями в прошлое. К нашей последней совместной работе, к «Иоланте». Некоторые из его писем я помню наизусть: «Давно я не писал тебе, Модя! А между тем постоянно имею дело с тобой, сочиняя „Иоланту“. Либретто прекрасно ‹…› Омерзительнее всего то, что я начинаю впадать в повторение самого себя, и многое в вышло похоже на „Чародейку“ ‹…› А впрочем, увидим. Сомнения в себе все чаще и чаще на меня нападают. Впрочем, ты по опыту знаешь, что авторы часто ошибаются в оценке своих произведений». Ох, Петр Ильич, дорогой мой брат. Как же ты ошибался…
Иоланта завладела его вниманием еще в 1870-х годах. Он прочитал «Дочь короля Рене», драму в стихах Генриха Герца, прочитал на немецком языке. Тогда это имя еще не было так известно, как сейчас. Позже появился перевод на русский язык, пьесу поставили в Малом театре, Петр Ильич ходил ее смотреть.
Иногда планы своих будущих произведений он вынашивал по многу лет. Так случилось и с «Иолантой». Генрих Герц, как известно, положил в основу драмы реальные исторические события и реальных персонажей. Рене Добрый, герцог Лотарингии, жил в XV веке, и у него действительно была дочь – Иоланда, которая вышла замуж за графа де Водемона. Это был счастливый брак, в котором родилось шестеро детей.
Но Петра Ильича больше привлекал мистический подтекст этого сюжета. Он как раз в последние годы своей жизни стал изучать Спинозу. Вся «Этика» Спинозы была исчеркана его пометками. Особенно глава о Боге, где Спиноза называет Бога некоей универсальной идеей, универсумом, вмещающим в себя и добро, и зло.
Мы с Петром Ильичем даже специально ввели персонажа в оперу, которого нет в драме Герца; это арабский врач-целитель, Эбн-Хакиа. Текст, который я написал для Эбн-Хакиа, – на самом деле пересказ идей Спинозы: «Два мира: плотский и духовный / Во всех явленьях бытия. / Нами разлучены условно. / Они едины, знаю я. / На свете нету впечатленья, / Что тело знало бы одно, / Как все в природе, чувство зренья / Не только в нем заключено». Эта идея очень занимала Петра Ильича в последние годы: единство мира материального и мира духовного.
Сколько раз я слушал эту оперу уже после смерти Пети. И каждый раз понимаю: и он, и Спиноза, и наш Эбн-Хакия были правы – плотский и духовный мир разлучены условно. Они едины, знаю я. Поэтому возможно такое, что, слушая эту музыку, я чувствую, что он, мой любимый брат, – жив. Конечно, он жив.
Оперу «Иоланта» Чайковский написал в своем доме в Клину. Именно этот дом был для Чайковского «местом силы», как бы мы сейчас сказали. Поэтому сейчас слово самому дому.
Рассказ Дома
Наверное, я знал Петра Ильича лучше, чем кто-либо. Хотя всего лишь одно лето мы провели вместе. И еще пару недель его последней осени – осени 1893 года, когда он работал над своим последним произведением – Третьим фортепианным концертом. Я помню каждый день, проведенный с ним.
Я знаю все: как он работал по много часов, с самого утра, как был строг к себе. Как любил пить чай и очень любил яблочную пастилу. Каким он был франтом – раз в месяц подстригал бороду, которая была уже совершенно седая, а ведь ему было всего 52 года, когда мы познакомились. И выглядел он всегда очень элегантно.
До меня он был каким-то неприкаянным. Знаете, сколько он сменил домов за свою жизнь? Говорят, что Бетховен за свою жизнь сменил больше тридцати квартир, все нигде не мог найти покоя. Сколько сменил квартир Петр Ильич, я точно не скажу, но много. А знаете, как часто он путешествовал? Эти постоянные гастроли, переезды так его изматывали.
У него в молодые годы была квартира в Санкт-Петербурге, подъезд которой находился рядом с лавкой гробовщика, – его это огорчало ужасно. А когда он только начал преподавать в Московской консерватории, то вообще ютился в доме у Николая Григорьевича Рубинштейна. Это не дом был, а какой-то филиал концертного зала – там всегда толпились музыканты и просто гости. Спокойно не поработать. А я-то знаю, как важно было для Петра Ильича, чтобы в доме был покой и уединение для работы.