Страница 3 из 68
Как оказалось, костер был притушен, но не погашен; почерневшие угли только и ждали порыва ветра, чтобы вспыхнуть с новой силой. Как только Рим выводил легионы из Галлии, словно из пепла, восставали безжалостно уничтоженные, похороненные и даже немного подзабытые багауды. Многочисленные разбойничьи отряды продолжали грабить Галлию в следующих десятилетиях и столетиях. Иногда повстанцы объединялись в большую армию, и римляне на время теряли громадные территории, переходившие под власть самозваных галльских императоров. Римские легионы беспощадно уничтожали армии и отряды восставших множество раз, но традиция разбойничать в Галлии станет неистребимой.
— Мы подошли своевременно, — на чистейшей латыни обрадовался главарь разношерстной компании, — живот мой урчал недаром.
Он бесцеремонно поднял котомку путешественника, извлек оставшуюся лепешку и отправил в рот. Откусивши едва не половину, он долго и упорно жевал не слишком свежий хлеб с кислым выражением лица. Гость, бесцеремонно разделивший со Львом обед, только усугубил дело, когда попытался проглотить свой трофей. В конце концов разбойник догадался запить вином застрявшую где-то между ртом и желудком пищу. Наглец выхватил из рук Льва флягу и сделал большой глоток. Вместо желанного вина там оказалось козье молоко. От неожиданности любитель чужой пищи выронил глиняный сосуд, который упал на камень и разбился вдребезги. Хриплым голосом он потребовал воды и с помощью нескольких ее глотков, без всякого аппетита и удовольствия, отправил-таки в живот упорно не желавшую отправляться туда лепешку.
Все это время архидиакон спокойно жевал свою лепешку и с сочувствием рассматривал людей, пришедших его ограбить.
— Как скудны твои припасы! — разочаровался разбойник в добыче и спросил в последней надежде: — А что у тебя с монетой? Надеюсь, получше, чем с едой.
— Я не беру в дорогу денег, — признался странник.
— Вот как! И каким образом ты рассчитываешь получить ужин? Ведь путешествие твое, вероятно, продлится не один день, — размышлял главарь разбойников. — Если нет денег, то еду можно добыть с помощью меча — как мы и поступаем. Но при тебе не имеется никакого оружия…
— Я верю, что Господь не оставит меня! Он всегда приходит на помощь, как только возникает в чем-то нужда.
— Неужто сам Господь тебя поит, кормит и обеспечивает кровом в конце дня? — засомневался лихой человек.
— Спаситель посылает добрых людей, которые с радостью помогают мне.
— Он не слишком хорошо о тебе заботится. — Главарь бросил недоеденную черствую лепешку в раскрытую котомку Льва. — Хотя, судя по твоей речи и одеянию, ты — Его слуга.
— Да. Я священник, — подтвердил Лев догадку собеседника, — но в одном ты ошибся. Господь дает все, в чем я нуждаюсь. То, что тебе кажется малым, для меня более чем достаточно. Я даже имею возможность делиться Его милостями с братьями и сестрами.
— Делиться — это хорошо. Но я не стал дожидаться милостей Неба, а потому избрал иной путь — отнять у других то, что необходимо для жизни. А когда отниму больше, чем мне достаточно, то охотно поделюсь с нуждающимися, — пообещал с ухмылкой разбойник.
— В твоих словах слышится гордость за совершенные грехи, ты дерзаешь бросить вызов самому Господу. Несчастный… Как же ты, римлянин, попал к людям, которые презирают закон человеческий и Божии?! — спросил вдруг архидиакон разбойника.
— Еще недавно я сам преследовал людей, которых теперь считаю братьями. Будучи римским легионером, вместе с товарищами я одолевал болота и дремучие леса; две глубоких отметины в моем теле оставили стрелы, прилетевшие из чащи, я лишился двух пальцев в драке на мечах со свирепым галлом. Никто из моих соплеменников не жаловался на трудности, и если приходилось, римляне молча отдавали жизни за отечество. — Внезапно глаза рассказчика сверкнули злостью. — Умирать римские легионеры были готовы, но… от вражеского оружия, а не от голода. Отечество слишком плохо стало заботиться о своих защитниках. Наш легион перестал получать денежное довольствие, а потом даже хлеб. Чтобы поддержать жизнь, нам приходилось совершать то, что и враги, за которыми мы охотились. Однажды я с тремя товарищами отправился раздобыть чего-нибудь съестного. После нескольких миль пути по разоренным окрестностям мы постучались в дверь добротной виллы. Когда-то она принадлежала римскому ветерану, который кровью заплатил за клочок земли. Но старый воин умер, а его сын не ведал, что такое служение отечеству и воинское братство. Когда мы попросили немного продуктов, этот бесчестный человек натравил на римских легионеров свору псов. С собаками мы управились скоро, а заодно отвесили несколько тумаков их хозяину. На вилле имелось много ценных вещей, но мы взяли только съедобное и вино — столько, сколько смогли унести. Добытый таким образом провиант мы доставили в лагерь и по-братски поделились с товарищами. Все были довольны… Через неделю в лагерь явился судья. Оказывается, хозяин виллы, у которого мы взяли продукты, пожаловался претору Галлии, а тот отправил к нам служителя закона. Прежде чем явиться в лагерь, судья хорошо погостил на вилле, и было понятно, чью он примет сторону. Однако никто не ожидал, что мера суровости превысит все разумные пределы. Нас признали виновными в разбое и приговорили к смерти.
— Наказание слишком сурово, — высказал свое мнение Лев.
— Ты повторил слова нашего легата. Ему посланец претора ответил древним выражением, которым судьи оправдывали самый несправедливый приговор, когда не имелось других весомых доводов: "Jura novit curia" ("Суд знает законы"). Нам сострадали, но спорить со стражем правосудия не решился никто, дабы не быть причисленным к нам в соучастники.
Рассказчик замолчал на некоторое время. Товарищи из его ватаги, слышавшие историю главаря раньше, разбрелись в поисках добычи: одни направились в сторону деревни, другие узрели оленя в ближайшем лесу и занялись охотой. Собеседники остались одни.
— Однако ты жив, — заметил священник, пытаясь таким образом вызвать разбойника на продолжение исповеди.
— На рассвете следующего дня топор ликтора должен был отделить наши головы от туловищ. Ночью я и мои обреченные товарищи бежали. Была погоня, и мы разделились, чтобы хоть кто-то из нас получил шанс на спасение. Меня никто не преследовал, а вот товарищам по несчастью повезло меньше. Как я узнал позже, одного беглеца убили во время погони, двоих других днями и ночами выслеживали владельцы местных вилл. Их судьба весьма печальна: римских легионеров затравили собаками, как ранее, желая развлечься, азартные охотники расправлялись с беглыми рабами. Думаю, в свой последний миг несчастные пожалели, что прожили несколько лишних дней, а не легли под топор ликтора. Вот я и ответил на твой вопрос, священник.
— Рассказ твой печален, хотя одно обстоятельство меня порадовало, — в раздумьях произнес Лев.
— Что же ты нашел в моей истории веселого? — нахмурился разбойник.
— Веселого действительно нет, а порадовало то, что не по своей воле ты оказался среди отверженных. Я не в праве тебя осуждать… но пока не знаю как помочь.
— У этого пути нет боковых дорог, с него нельзя свернуть — слишком глубока колея, а в конце путника ждут отнюдь не лавровые венки за совершенные подвиги. Я не удостоюсь даже казни римлянина: вместо топора ликтора меня ожидает позорная петля, — обреченно молвил воин. — Хотя нынешний образ жизни доставляет мне некоторое удовольствие. Негодяям я могу платить их же монетой.
— Достойный выход есть из любого, самого плохого, положения, — промолвил Лев. — Скорее самого ничтожного человека Господь облагодетельствует Своей заботой, чем успешного военачальника, упивающегося своей славой и богатством. Но тебе придется оставить свое нынешнее ремесло, чтобы получить Его помощь. Не отчаивайся! Вспомни, кем был человек, которому первым довелось увидеть Иисуса в Царствии Божьем!
— Священник, ты же знаешь, что невозможно ничего изменить. Смертный приговор разделил мою жизнь на две части неодолимой стеной. Вернуться, чтобы умереть… к этому я не готов, — признался разбойник. — Напрасен твой труд, и не старайся меня утешить: пока в моих руках меч, я могу заставить негодяев искать утешения. А когда станет совсем невмоготу, я готов повторить последний подвиг Марка Порция Катона Младшего и множества прочих достойных римлян, которые предпочли смерть позору.