Страница 45 из 164
- А зимой?
- Зимой я большей частью сидел в тюрьме. Там тепло и как-никак кормят. В Пон-л'Эвеке, скажу вам, вполне терпимо.
- Значит, имеете судимости, - прервал Бродекен, опять начиная стучать на машинке.
- Да, конечно. Тридцать одну, по-моему, однако за точность не поручусь. В мои годы память, бывает, подводит. Но в полиции все судимости записаны.
Перестав печатать, префект недоверчиво покачал головой.
- Тридцать одна судимость? Такого не бывает!
- Бывает, бывает, - оживленно возразил Пьер-Батист Розуа. - Посчитайте-ка. Мне 62 года, и зимой мне всегда требуется жилье. Так что ничего удивительного.
Бродекен свистнул сквозь зубы и задал новый вопрос:
- За кражи тоже судились?
- За кражи тоже, - подтвердил Розуа и пожал плечами, словно говоря: без этого не обойдешься.
Префект передвинул в машинке лист на строчку назад, чтобы к словам «имеет судимости» прибавить «за аналогичные правонарушения».
- Это может вам дорого стоить, Розуа. Вор-рецидивист! Значит, от суда вам нечего ждать пощады.
- Но ведь больше пяти месяцев мне не дадут? - встревоженно осведомился бродяга и стал подсчитывать на пальцах, выйдет ли он к весне из тюрьмы.
- Посмотрим, посмотрим, - радостно откликнулся Бродекен, явно довольный масштабами дела. Опершись обоими локтями на стол, он разгладил усы. - Так, а теперь перейдем к существу преступления. Почему вы залезли в дом господина кюре, Розуа? Только не выкручивайтесь. Я все равно до всего докопаюсь.
- Что тут докапываться, месье? Его преподобие был в ризнице. Дверь дома стояла открытой. Мне нужны были деньги на обратную дорогу в Пон-л'Эвек. Осень в этом году непривычно ранняя, ночи холодные. Мне нужна зимняя квартира…
- Почему вы у господина кюре?…
- Именно поэтому, я ведь уже сказал. И продуктами мне надо было запастись на дорогу. Пешком до Пон-л'Эвека добираться не меньше четырех недель.
Бродекен так стукнул кулаком по столу, что чернила расплескались.
- К черту! Что вы мне все твердите про этот Пон-л'Эвек?
Розуа испуганно вздрогнул:
- Последние годы я всегда зимовал в Пон-л'Эвеке. Там жить можно. Директор тюрьмы Билла - человек с душой, понимаете?
Префект озадаченно посмотрел на закопченный потолок.
- Скажите еще, что совершали в этом вашем Пон-л'Эвеке преступления специально, чтобы попасть в тюрьму!
- Именно так я и делал, - скромно опустил глаза Розуа.
- Ну, на сей раз вы перезимуете у нас, это я вам гарантирую. И расскажите наконец все о краже у господина кюре!
Когда с допросом было покончено и префект достал из письменного стола ключи от тюрьмы, Розуа снова робко спросил:
- Пожалуйста, месье, нельзя ли перевести меня в Пон-л'Эвек? Это ведь последнее мое место жительства.
- Преступление вы совершили в Монтежуре, милейший, и отбывать наказание должны здесь, - решительно возразил Бродекен и отвел старика в расположенную напротив префектуры тюрьму.
Тюрьма эта раньше представляла собой коровник, в котором затем с помощью перегородок устроили три тюремные камеры. Деревенский кузнец изготовил для маленьких окошек толстые железные решетки, несмотря на то, что через эти окошки человек все равно не смог бы пролезть. Обставлены камеры были по типу средневековых темниц: два тюфяка, набитых соломой и лежащих прямо на голой земле, шаткий стол, табурет и ведро для отправления естественных надобностей. Печи в тюрьме не было.
Перспектива провести здесь зиму подействовала на Розуа угнетающе. Трое суток он не видел никого, кроме деревенского ночного сторожа, который приносил ему более чем скудную еду. На четвертое утро до окон префектуры донесся из коровника страшный шум. Розуа разнес в щепки стол и табурет, разбил зарешеченное окно и выбросил на улицу обломки тюремного инвентаря. Все это он сопровождал таким топаньем и криком, что префект примчался как на пожар.
Розуа требовал свидания с министром юстиции. Не на шутку перепуганный Бродекен отвел его в префектуру и принялся уговаривать, доказывая, что оформление дела требует времени: необходимо изготовить три копии протокола, заслушать свидетелей, составить, наконец, докладную. Таков порядок, однако уже сегодня все материалы будут отправлены следователю. В самое ближайшее время назначат суд и Розуа переведут в пероннскую тюрьму.
- Нужен мне ваш Перонн! - взорвался старик. - Я хочу, чтобы мне вынесли приговор в Пон-л'Эвеке, черт возьми!
Префекту вся кровь ударила в голову. Опять этот проклятый Пон-л'Эвек!
- Я тебе десять раз объяснял, что тебя будут судить там, где ты совершил преступление. Так сказано в законе. Французское правосудие - это тебе не бродячий цирк,
который выступает, где ему вздумается!
- Закон я и сам знаю, - злобно ответил старик, - можешь меня не учить. В законе сказано также, что если человек совершил несколько преступлений, его судят там, где произошло самое тяжкое из них. А я совершил самые тяжкие преступления в Пон-л'Эвеке.
Перегнувшись через стол, Бродекен схватил старика за плечи и притянул к себе.
- Значит, у тебя и другие грехи на совести, негодяй? - зарычал он. - Так я и думал. Ну, признавайся, что ты там еще украл? Говори, только живо!
- Я убийца, даже вдвойне убийца. В Пон-л'Эвеке я убил двух человек, так-то!
Розуа вырвался из рук Бродекена и посмотрел на него с таким гордым видом, словно сделал признание о награждении орденом Почетного легиона. На миг префект онемел, но затем до него дошло, что бродяга во что бы то ни стало хочет вернуться в Пон-л'Эвек. И наверное, у него должны были быть достаточно серьезные мотивы, если он даже решился выдумать это двойное убийство. Впрочем, каковы бы ни были эти мотивы, Бродекен успеет в них разобраться и так или иначе, но планы старика сорвет. Бродяга будет сидеть в монтежурском коровнике, пока не позеленеет.
До окончания рождественских каникул заседаний у пероннского судьи не предвиделось, и, значит, префект мог держать материалы расследования у себя еще четыре недели. Откинувшись на спинку кресла, он полистал тоненькую папку и неторопливо заговорил:
- Итак, ты совершил двойное убийство? Гм! Ну, тогда расскажи мне, кого, почему и при каких обстоятельствах ты убил. Если ты убийца, ты должен все это знать.
Розуа как будто только и ждал этого вопроса. С готовностью, словно затверженный урок, он начал:
- 27 апреля прошлого года я убил супругов Пеллегри. Они держали трактир на Рю де ля Фарм в Пон-л'Эвеке. Я их терпеть не мог. Они очень скверно относились к тем, кто сидел в тюрьме. Только когда в трактире никого не было, мы могли получить рюмочку кальвадоса. Ужасные люди!
- И что же с ними сталось, с этими Пеллегринами? - уже с интересом спросил префект.
- 27 апреля, где-то около полудня, меня выпустили из тюрьмы. Я пообедал в «Отель де Пари», потом подошли несколько друзей, и мы отпраздновали мое освобождение. В десять часов вечера, когда всем пора было расходиться, я, не зная куда податься, хотел уже вернуться в тюрьму, чтобы переночевать там, но заметил свет в трактире Пеллегринов. Густав домывал последние рюмки, а Луиза, его старуха, как раз собралась закрывать ставни. Значит, подумал я, все уже разошлись и, если хорошенько попросить Густава да еще угостить его, можно получить глоток кальвадоса. Густав, знаете ли, был не такой уж вредный и никогда не отказывался от угощения. Но вот Луиза, та была настоящая ведьма. Она, собственно, и виновата во всем.
- Хорошо, хорошо, - перебил префект, нетерпеливо ерзая в кресле, - но давай ближе к делу!
- Сейчас будет и дело, - успокоил старик и бесцеремонно взял сигарету из лежавшей на столе пачки. - Я не ошибся в своих расчетах: Густав сразу согласился налить мне вина. Но Луиза заорала: «Ни капли не получит этот арестант! Ты что, хочешь растерять всех при
личных клиентов?» И принялась по-всякому честить меня: и разбойником с большой дороги, и каторжником, да всего и не передать. Она была самой зубастой злопыхательницей во всем Пон-л'Эвеке.