Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 32



Впрочем, вопрос был задан правильно. Чуть позже та же мысль появилась в июне 1983-го в докладе на очередном пленуме по идеологическим вопросам. Притом что доклад делал Константин Черненко. Как утверждает Леонид Млечин, фраза была вписана рукой замзава международного отдела, когда-то любимого спичрайтера Брежнева Вадима Загладина: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся».

Вот молодые экономисты в этом духе и действовали – в полном соответствии с требованиями родного Центрального комитета. И первая общего плана бумага о том, что надо сделать, писалась летом – осенью 1983-го в лаборатории Герасимовича во ВНИИСИ. Разумеется, это была не единственная структура, которая строчила бумаги на самый верх, – работали все экономические институты Советского Союза. Однако уже после смерти Андропова и воцарения Черненко, в эпоху «гонки на лафетах», именно лаборатории НИИ системных исследований была уготовлена совершенно особая роль.

Как мы уже знаем, в начале 1983-го Гайдара пригласили выступить на чубайсовском семинаре, но не закрытом, а официальном. А он, рассказывал Олег Ананьин, все никак не приезжал. И тогда во ВНИИСИ однажды объявился, по словам Егора, «худенький рыжеватый парень» из Ленинграда и решительным образом обаял всю лабораторию. В результате Гайдар впервые оказался в Питере. Чубайсу хотелось расширять пространство анализа и дискуссии, не ограничиваясь принципом, описанным Андреем Вознесенским: «Нас мало. Нас, может быть, четверо».

Ленинградская четверка образовывала топографический квадрат – Васильев, Глазков, Чубайс, Ярмагаев жили неподалеку друг от друга в центре. Они даже пробежки в Таврическом саду совершали по утрам, правда втроем, Ярмагаев не бегал. Но топографию надо было расширять.

В Питере только читали Acta oeconomica, а Гайдар уже открыто процитировал текст из венгерского журнала в одной из своих статей 1983 года. В Ленинграде пределом мечтаний было опубликоваться в каком-нибудь сером, как портянка, институтском сборнике, а в Москве Гайдар публиковался в «Известиях АН СССР» и главном научном экономическом журнале страны «Вопросы экономики», на хорошей офсетной бумаге, с большой аудиторией, цитируя болгарских, югославских, венгерских авторов. Да и регулярный большеформатный «Сборник трудов ВНИИ системных исследований» в синей обложке выглядел очень солидно.

Питерская команда постепенно расширялась. И за счет официальных семинаров, и благодаря более узким и более содержательным встречам. По словам Сергея Васильева, на закрытые встречи приглашались Оксана Дмитриева, которая потом разошлась с командой, а впоследствии и вовсе стала ожесточенным врагом Чубайса; Александр Вартанов (однокурсник и друг Васильева); Сергей Игнатьев, будущий председатель ЦБ РФ, знакомый Ярмагаева, ленинградец, учившийся в аспирантуре в МГУ, знавший западную экономическую литературу на уровне Гайдара и написавший диссертацию по инфляции в Югославии; Михаил Дмитриев, более молодой, чем все остальные «кружковцы» из все той же Проблемной лаборатории Финэка. Через пару лет он примкнет к кругу более радикальных и молодых экономистов – ленинградскому клубу «Синтез» (о нем речь впереди), который выйдет за пределы парадигмы «совершенствования хозяйственного механизма». В этой парадигме, по мнению самого Дмитриева, Гайдар находился слишком долго.

Сергей Игнатьев, скромный, молчаливый, немного закрытый от мира стеклами сильных очков и сигаретным дымом, считался наиболее начитанным из всех молодых экономистов, особенно в том, что касалось не в целом гуманитарной, а именно экономической литературы. Поначалу он входил в своеобразный кружок, группировавшийся вокруг лаборатории ценообразования Финэка. Знакомство с чубайсовцами, а затем работа с гайдаровцами была важной для будущего председателя Банка России: «Мне очень хотелось публиковаться, а у Толи была возможность печатать статьи в сборниках инженерно-экономического института. В частности, статья, где сравнивались одноуровневая и двухуровневая банковские системы, появилась именно в одном из этих сборников. Честно говоря, я не видел разницы между официальными и неофициальными семинарами – и то и другое мне было в равной степени интересно. Гайдар был моим вторым издателем – очередная статья появилась в сборнике ВНИИСИ. Третьим издателем – в журнале „Эко“ – был Петр Филиппов».

В декабре 1984 года Григорий Глазков поступил в аспирантуру ЦЭМИ и получил возможность расширять круг общения с большим числом экономистов.

Центральный экономико-математический институт за два десятилетия своего существования стал легендарным местом. Легендарна была даже архитектура: здание ЦЭМИ с «ухом» на фасаде (хотя это была на самом деле железобетонная лента Мёбиуса – по ней советская экономика и ходила в своей математической безнадежности) было спроектировано архитектором Леонидом Павловым, который говорил: «Архитектура измеряется не человеком, а требованиями общественного развития». И построил ЦЭМИ как две налипающие друг на друга, словно намагниченные, пластины – одна для больших компьютеров (которые, пока здание строилось, уже устарели), другая – для тех, кто на них работает. Не случайно тот же архитектор примерно в то же время спроектировал еще одно здание для расчетов планомерного развития – кубическую фантазию Главного вычислительного центра Госплана СССР на Новокировском проспекте. А рядом с ЦЭМИ стояло здание ИНИОНа, библиотеки, в которую специально приезжали заниматься питерские экономисты, расширявшие пространство мышления не за счет математики, а благодаря гуманитарному знанию – удобное, просторное, светлое, с самыми свежими поступлениями западной научной литературы – пир духа!



В наши дни здание архитектора Павлова загородили, обступив и как будто взяв в плен, многоэтажные жилые дома. ИНИОН сгорел и был снесен, отчего возникло ощущение черной дыры. Потом, правда, библиотеку восстановили.

О Павлове, своем учителе в Архитектурном институте, и о его «ухе» писал поэт Андрей Вознесенский в прозаической поэме «О»: «Москвичи знают это плоское здание, как заслонка замыкающее Ломоносовский проспект. Это здание – Ухо». Вознесенский путает – называет ЦЭМИ Вычислительным центром. Но в этом есть своя правота: экономико-математическая школа в СССР дала только вычисления, остались миллиарды цифр, исчез обсчитанный со всех сторон Советский Союз вместе со своей экономикой, которую обволакивали квадранты межотраслевого баланса. Может быть, поэтому в ЦЭМИ и не пошел работать Егор Гайдар – эта щебенка из цифр казалась ему неживой. Но! Восемнадцать молодых людей из ЦЭМИ, по подсчетам американского антрополога Адама Лидса, оказались в разных структурах правительства Гайдара. Значит, не прервалась связь времен.

«– Да никакое это не ухо, это лента Мёбиуса, – доказывает Павлов. – Это скульптурно-философская восьмерка… Я придал ему размер – одна миллионная диаметра земли… Поэтому вас и тянет к пропорциям этого квадрата – инстинктом человек чувствует соразмерность с Землею… Поглядите, какая гипнотичность пропорций фасадов».

Трудно поверить в эту архитектурную поэзию, выветрившуюся спустя миллиард социальных лет, в сегодняшнюю эру, не знающую родства, и превратившую легенду в обшарпанную советскую стекляшку, мешающую новым домам. Атлантида затонула, оставив на берегу артефакт…

Институт был знаменит не только потому, что в нем развивалось ставшее модным в 1960-х годах экономико-математическое направление – в конце концов поиск волшебной формулы оптимального функционирования экономики (даже стенгазета в ЦЭМИ называлась «За оптимум») без рынка, естественно, закончился неудачей, но и по той причине, что здесь работали самые прогрессивные экономисты из старшего поколения и талантливая и многочисленная молодая поросль.

Само формирование института было «освящено» авторитетами академиков Василия Немчинова[1] и Леонида Канторовича, лауреата Нобелевской премии. Директором с момента основания был Николай Федоренко, сам не слишком серьезный исследователь, которому, по многочисленным свидетельствам, работы писали лучшие сотрудники, но хороший организатор, умело прикрывавший разнообразную активность ученых института и проводивший свою структуру «между струй» руководящего гнева. По замечанию Евгения Ясина, Федоренко «был достаточно умным, чтобы держать при себе людей умнее себя».

1

Немчинов был основателем лаборатории экономико-математических исследований АН, из которой и вырос в 1964-м ЦЭМИ – воспитанные им математики-экономисты называли его кто Дедом, а кто Папой; этот человек, будучи ректором Тимирязевской академии, в 1948 году нашел в себе смелость противостоять самому Лысенко.