Страница 11 из 32
В 1984 году в том же издательстве «Экономика» выйдет еще одна книга Гайдара и Кошкина все о том же – «Хозрасчет и развитие хозяйственной самостоятельности предприятий». Но там уже можно будет найти следы совместных штудий ленинградцев и москвичей, выходивших на новый виток понимания проблем реформирования социализма, – сравнительный анализ советской и передовых для того времени югославских, чехословацких, венгерских, польских практик. А также цитаты из некоторых культовых для молодых экономистов сочинений, разрешенных к чтению по недосмотру властей: венгерского экономиста Яноша Корнаи и венгерского же журнала на английском языке Acta oeconomica, ставшего самым важным чтением в продвинутой экономической среде и в Ленинграде, и в Москве.
Здесь потребуются некоторые пояснения. Эпоха была, возможно, самой мрачной в развитии постсталинского Советского Союза. Этап тоскливой безысходности и в то же время излучения реликтового страха – Сталина не было, страх оставался. Как писал классик советской литературы Вениамин Каверин в своих мемуарах, «это был прочно устоявшийся страх, как бы гордившийся своей стабильностью, сжимавший в своей огромной лапе любую новую мысль, любую, даже робкую, попытку что-либо изменить. Это был страх, останавливающий руку писателя, кисть художника, открытие изобретателя, предложение экономиста». Страх, усугубленный танками в Праге в 1968-м, и безысходность, усиленная вторжением в Афганистан в 1979-м.
Главное, что отличало молодых людей, которые потом войдут в команду Гайдара и Чубайса, от экономистов-практиков советской формации и инженеров, – это попытка преодолеть страх. И первым шагом к этому было самообразование. Поиски альтернативного, неортодоксального знания.
Из библиотек они уходили последними, ближе к десяти вечера. А вот чего им не хватало в аспирантские годы конца 1970-х – так это единомышленников, с которыми можно было бы обмениваться информацией и книгами и дискутировать о действительно важных вещах, не теряя время на фасадные обсуждения материалов очередного съезда.
Можно назвать этот период временем интеллектуальной изоляции, хотя удивительным образом и москвич Гайдар, и его будущие ленинградские друзья, еще не зная друг о друге, нащупывали одну и ту же колею. Многие читали Мансура Олсона и, в частности, его классическую работу «Логика коллективных действий». Но главное – знакомились в английском переводе с «Антиравновесием» (1971) и «Экономикой дефицита» (1980) Яноша Корнаи. Собственно, ключевая мысль Корнаи – не только в этих работах – состояла в том, что экономика дефицита органически присуща социализму и избавиться от нее в рамках социалистической системы нельзя. Можно только перейти к экономике избытка, которая, в свою очередь, органически присуща капитализму. О том, как происходило это знакомство с анализом сути и содержания дефицитной и внутренне неравновесной советской экономики, рассказал Сергей Васильев – на своем примере: «Фамилия Корнаи нам была хорошо известна, в институте мы проходили так называемый метод Корнаи – Липтака, позволявший находить оптимальные решения в задачах линейного программирования с большой размерностью. Тут, однако, выяснилось, что Корнаи не только сильный экономист-математик, но и крупный специалист в экономической теории… я загорелся идеей найти саму книгу («Антиравновесие». – А. К.). Нашел ее через полгода (в 1979 году. – А. К.) в библиотеке Ленинградского отделения ЦЭМИ и прочел залпом… А „Экономику дефицита“ впервые увидел в ксерокопии на руках у Сергея Коковкина весной 1982 года, когда я в числе большой группы финэковских (из ленинградского Финансово-экономического института. – А. К.) молодых экономистов участвовал в семинаре в Академгородке». Вячеслав Широнин, коллега Гайдара по лаборатории в Институте системных исследований, вспоминал, что впервые прочитал Корнаи в ксерокопированном виде в 1982-м, Олег Ананьин, основной соавтор Егора по статьям начала-середины 1980-х, ознакомился с основными трудами венгра существенно раньше, в чешском переводе с венгерского.
У венгерского профессора был странный, какой-то полуофициальный статус – например, до определенного момента ему было запрещено преподавать, однако научной работой он мог заниматься. Корнаи, изгнанного из Академии наук Венгрии, вернул в академические структуры лично генеральный секретарь Венгерской социалистической рабочей партии товарищ Янош Кадар. Будучи неортодоксальным экономистом, к тому же открытым немарксистом, Корнаи после 1956-го публично против властей не выступал, потому что считал важным для себя сохранить возможность заниматься экономическими исследованиями. И с конца 1960-х работал в Стэнфорде, Принстоне, Стокгольме, а затем и в Гарварде, но неизменно при этом возвращался в Венгрию.
Для него это было важно. Как писал британский экономист Роберт Скидельски, «если бы Корнаи последовал за 250 тысячами венгерских эмигрантов, он был бы отрезан от предмета своих исследований». Было и нечто очень личное, удерживавшее Корнаи на родине. «Мы – венгры», – говорил его отец, когда не отпустил старшего брата Яноша в эмиграцию в Британию во время оккупации Венгрии. Брат был убит нацистами, сам Корнаи-старший отправлен в Аушвиц. А Янош Корнаи оказался одним из тех венгерских евреев, кто был спасен Раулем Валленбергом. Для скрывавшегося от нацистов в иезуитском монастыре еврейского юноши вступление в коммунистическую партию после войны было абсолютно естественным.
Но уже в начале 1950-х Янош расстался с коммунистическими иллюзиями. За месяц до событий 1956 года Корнаи опубликовал свою диссертацию с очень точным, как и все его ключевые книги, названием – «Сверхцентрализация в экономическом управлении». Молодой экономист пришел к выводу о том, что дефекты социалистического хозяйствования – системные, единственный настоящий стимул в этой сверхцентрализованной структуре – насилие. В преддверии революции такой вывод выглядел попавшим в точку в нужное время в нужном месте.
Для погружения в экономику молодой журналист, не имевший экономического и математического образования, выбрал нейтральный язык математики. Корнаи был очарован красотой математической экономики и особенно моделью Василия Леонтьева «затраты – выпуск», специалистом по которой была его будущая жена Жужа. Без «затрат – выпуска» Янош не обрел бы личное счастье.
Соавтором Корнаи стал Тамаш Липтак. Сам Корнаи описывал его как этакого Дон Кихота, гениального математика, слегка не от мира сего, что, впрочем, оборачивалось для Липтака вполне земными последствиями – после событий 1956 года он дважды арестовывался. В западных академических изданиях стали появляться статьи двух венгров – один был только что выпущен из тюрьмы, другой – изгнан из Академии.
Как и большинство экономистов-математиков, соавторы искали священный Грааль – оптимальную модель функционирования социалистической экономики. Это была все та же игра в бисер. Возникала, по выражению венгерского экономиста Ласло Антала, «иллюзия регулирования». Впоследствии Корнаи говорил о том, что механическое использование математических моделей «наносит серьезный ущерб нашей дисциплине», то есть экономике. Модели не отражали реального состояния экономической системы, данные были недостоверными, равновесия никак не удавалось достичь. «В условиях экономики дефицита, – писал Корнаи в книге, подытоживавшей его научный опыт, «Размышления о капитализме» (2011), – незадачливые покупатели покупают не то, что хотели изначально, не тогда и не там, где планировали… приходится довольствоваться покупкой с горьким сознанием того, что любые последующие попытки могут закончиться еще хуже. Этот момент можно назвать точкой покоя, или состоянием равновесия». Но ведь не такое равновесие нужно потребителю.
С 1960-х годов Корнаи пришел к выводу о том, что есть более совершенная система институтов и, главное, стимулов – рынок, гораздо более эффективно заменяющий безуспешно пытающегося учесть все входящие данные плановика, утонувшего в равновесных моделях. Даже если имя этого плановика Василий Леонтьев. Капитализм, писал Корнаи, «получает мощнейший толчок благодаря комбинации децентрализованной информации и децентрализованных стимулов».