Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 10



Всё замерло. Как будто мир и время хладнокровны, и ничто не нарушает их течение по направлению к горизонту.

Как мне перевести мою земную женскую маленькую гибель на масштаб вселенной? Посмотреть с высоты и рассмеяться? Говорят, что когда представляешь себя частицей бескрайнего движущегося космического пузыря и видишь сверху едва различимую точку, которая носит имя твоей планеты, тогда любую боль как рукой снимает.

«Всё ничто по сравнению с вечностью».

Но нужна ли мне вечность без тебя?

Так проходят дни, а ночью я умираю вновь и вновь.

Каждую ночь умираю заново. Пью таблетки. Включаю везде свет. Зажигаю цветную, какая там нашлась, свечку в аромалампе на камине. Сворачиваюсь калачиком внутри кофты с твоим запахом, вздрагиваю и пытаюсь заснуть. Но это больше похоже на смерть. Так больно, и так страшно, и тьма. И холодно. Но виновата не осень. У холода другая причина – как будто дом покинуло человеческое тепло, а тело покинула душа. А может, она и покинула.

На самом деле, кому нужно это тщедушное, непослушное, мягкое и нервное тело? Возможно, даже душа сказала: «Эй, тело, ну, в общем, как разберёшься, зови».

Но сейчас в голову падает, как звезда, другая мысль. А может, ты и был моей душой?

Я – эмбрион. Я снова умираю. Душа и сегодня не вернётся. А тело проснётся завтра, и, может быть, завтра ты будешь рядом.

Глава 8. Тик-так

Не знаю, какой по счёту очередной день.

– Гражданочка Мишель? Здравствуйте. Оперуполномоченный Коротков. Нашли искомое лицо. Я же говорил.

«Искомое лицо» оперуполномоченный Коротков произносит каким-то неживым голосом, как будто сообщает о чём-то без имени и рода. Но вот-вот из моей груди вырвется встревоженная испуганная птица. Вырвется, взлетит и навзничь упадёт на дощатый серый пол веранды.

– Он жив? – перестаю дышать в ожидании того, что сейчас услышу. Что бы ни прозвучало, главное, чтобы было слово «жив»!

– Жив. Здоров. Гражданин с вами сам свяжется. Он попросил не вмешиваться. Написал заявление, в котором просит прекратить в его отношении розыскное производство. Сделал в нем отметку о том, что нам можно уведомить родственников. Он жив и здоров, но просил не указывать его местонахождение. Дело житейское. Сами разбирайтесь и ждите от него вестей. Я к вам тоже подойду к вечеру. Дело закрываем.

Его голос прерывается, и звучат длинные монотонные гудки. Главное я услышала – жив!

И это то, что мне необходимо было услышать.

Остальное я доверю времени. Оно остановилось.

Оно летит только для влюблённых. У них всё летает, потому что они сами не касаются земли, и всё рядом с ними теряет гравитацию.

Всех остальных время душит, старит и примагничивает к земле.

Почему так громко тикают чёртовы часы?

Тик-так. Тик-так.

Не оставляю телефон ни на секунду. Раз нашёлся, значит, скоро позвонишь.

Но телефон молчит. Может быть, звук? Тереблю регулятор громкости, вдруг он на режиме «тишина», и понимаю, что я не оповестила сестру.

– Надин, есть новости. Не знаю, хорошие или плохие. Хотя не обращай внимания, заговариваюсь. Хорошие, Надь. Конечно, хорошие. Его нашли. Я не знаю, где он. Полицейский сказал, что дело закрывают. Он попросил не вмешиваться. Я ещё больше ничего не понимаю… Прости, что-то пришло! Вдруг от него?

Что-то в груди ойкает и перестает подавать признаки жизни. Сердце. Оборвалось. Почувствовало.

Стою неподвижно, боясь открыть виртуальный конверт. От него веет ночью. А ночью ничего хорошего не происходит.

Переключаю телефон непослушными пальцами. Они сбиваются, и я вновь и вновь возвращаюсь к неоткрытому сообщению. Вся сила притяжения заключена в одном послании с совершенно незнакомого номера.

«Мышь, прости. Пусть я трус, но мне нечего было сказать. Ты достойна всего того, что я дать тебе не смогу. Не ищи меня. Живи дальше. Ты ни в чем не виновата. Не забывай на ночь закрывать дверь. Береги себя и помни, я тебя люблю абсолютно. Но жизнь больше любви. И злее».

Пытаюсь сразу перезвонить, но никто не берет трубку на том конце. Набираю снова и снова. Снова и снова слышу лишь ровные гудки. И, наконец, набираю и не слышу совсем ничего, кроме металлического голоса, равнодушно вещающего о том, что «абонент не абонент».

Тик-так. Тик. Так.



Записываю номер в память телефона как «кто-то».

От нашего дома до калитки – сорок семь шагов. И обратно сорок семь.

Всё, на что у меня хватает сил – закрыть калитку на все замки, включить свет везде и вытянуть на веранду самое тёплое и тяжёлое покрывало.

Завтра свяжусь с Коротковым, отдам ему этот незнакомый номер и всё выпытаю.

Сейчас думай, Мышь! Думай, где ты можешь быть. И почему принял такое решение.

А может, ты улетел в Париж? Почему в Париж? Он только для нас двоих, ты не мог улететь туда один.

Ты работал здесь. На столе недописанные сценарии. Даже одно слово осталось незаконченным на листке под номером пятьдесят два.

Всё будет хорошо. Главное, что ты жив.

Возвращаюсь в дом. Надо понять, в чём дело.

Глава 9. Фантомные боли

Мне надо стать смелой. Мне надо перестать всего бояться и пуститься на поиски истины.

Отвлекаюсь тем, что сажусь в кресло – как раньше, напротив твоего – и читаю сценарии. И слушаю нашу музыку из папки на рабочем столе ультрабука со специальным значком: «Любимая музыка».

Там наш смех. Там звуки разных чужих городов и одного только нашего Парижа. Там тёплый асфальт с испариной после дождя и стрекотанье сверчков за окном просоленной комнаты домика на побережье. Там шелест фиолетовых от зноя деревьев. Там песни наших рассветов и сказки наших закатов.

Вы не замечали, что влюблённые считают закаты, а одинокие – рассветы?

Теперь я считаю рассветы.

Уже не выворачивает суставы, уже не раскалывается от обесцвечивающей всё боли голова, проходит слабость в ногах и руки перестают дрожать.

С номером «кто-то», с которого пришло сообщение, так и не получается связаться. То идут короткие сигналы, то их сменяют длинные. Но чаще всего он недоступен. От «кто-то» больше нет сообщений. С ним нет связи.

Я же дышу потому, что где-то дышишь ты.

Уже начинаю вставать с кровати по утрам и даже завтракать. А сегодня расчесываю спутавшиеся тёмные кудри и варю кофе. Захотела и сварила себе. По тому рецепту, по которому любила его варить в воскресенье для нас двоих.

Старые привычки не умирают с прошлым.

Старые привычки – они как фантомные боли.

Если вы некогда долго исполняли чужие желания, эти стремления не оставляют вас вместе с тем, кто исчез, и кому они были предназначены, как интимные ритуалы.

Поджариваю масляные зёрна кофе на сковороде. По дому разливается густой дым и аромат то ли жареной карамели, то ли шоколада. Пока пересыпаю, несколько зёрен падают на пол, и вездесущий Матраскин упирается в них носом. Обжигается и обиженно заныривает под твоё кресло. Зёрна остывают и трещат в кофемолке, и шоколадная пыль с сахаром сыплется в джезву.

Волшебная вязкая жидкость приобретает аппетитный цвет и начинает превращаться в бодрящий напиток.

Блуждаю в воспоминаниях. Пока поливаю пробивающиеся на подоконнике пронзительно беззащитные ростки цветов и разговариваю с моим теперь единственным свидетелем угасания – Матраскиным, – кофе, недовольный тем, что его оставили без внимания, сбегает, как и раньше бывало не раз.

«Ну конечно – кофе везде». А ещё ты любил в такие моменты вворачивать фразу: «Ни дня без кофе, без кофе на полу».

Вытирая на плите и на полу лужи густого кофейного цвета, я как будто слышу твой голос. Не могу сдержаться, сжимаю кулаки и оседаю.

Слёзы. Бессилие. Вопросы.

Я уже никогда тебе их не задам, а ты не ответишь на них никогда…

Зачем мне сейчас эти цветы, этот дом, этот кот, эта джезва, этот кофе?