Страница 5 из 10
Неровное течение мыслей нарушает жалобное мяуканье. Из белой керамической пустоты на меня смотрят просящие жёлто-зелёные глаза.
– Матраскин!
Беру его на руки и невольно прижимаю к себе.
Ты не хотел детей. Категорически. А я верила, что частички сплетающихся наших ДНК дадут жизнь, способную навсегда избавить меня от недорадости.
***
Сидим, как обычно, напротив друг друга. Ты читаешь мне вслух сценарий о каком-то любвеобильном дипломате-шпионе и его похождениях, я покачиваюсь и молчу. Потрескивает камин.
– Мышь, ты меня слушаешь или ты где-то не здесь?
– Послушай, должно же быть лекарство, когда никакие другие лекарства мне не помогают.
– Мышь, – хмуришь брови, поднимаешь свои пронзительные глаза к старой люстре с сосульками-подвесками, льющимися разноцветным дождём из серого абажура. Он как зонт раскинулся прямо над нами. Вздыхаешь, роняешь руки на колени, белые исписанные листы печально планируют на пол. – Мышь, сколько можно! Дети – это не лекарство.
– Ты хочешь сказать, что у нас никогда не будет детей?
– Мышь, ну давай не будем ссориться. И ты сказала за меня. Не хочу продолжать, давай не портить выходные.
– То есть ты боишься испортить выходные, но не боишься испортить мне жизнь?
– Прошу, не начинай! – ты демонстративно складываешь руки на груди домиком.
– Тогда давай хотя бы возьмём ребёнкозаменителя! – настаиваю я.
– Ты про собаку?
– Почему про собаку?
– В Финляндии так называют собак. – Я понимаю, что ты пытаешься уйти от разговора, и уже не препятствую.
– Мы не в Финляндии, поэтому возьмём кота. – Ты снова поднимаешь глаза к абажуру и вздыхаешь с видом мученика вселенского масштаба.
– О боги, Мышь! Представляешь, что будет? Шерсть да шерсть кругом.
– Ну и пусть. Зато в нашем доме будет добро, и каждый раз, возвращаясь, мы будем ехать и знать, что он нас ждёт дома.
***
Спустя год активного котосопротивления я тебя уговорила. На сомнительного ребёнкозаменителя – стареющего кота из приюта. Имя ему придумал ты – Матраскин.
И Матраскин ждал. Надин беспрекословно всегда, когда мы уезжали, укотосыновляла хвостатого. И каждый раз наша с ним встреча была шумной. Он и сейчас тебя ждёт. Ложится напротив двери и смотрит, смотрит, смотрит.
При каждом шорохе он вострит ушки и начинает смахивать хвостом по полу влево-вправо. Он ещё не понимает, что произошло. А может, как и я, понимает умом, но сердце прислушивается к каждому шороху.
По утрам ты с Матраскиным принимал душ. Такой ритуал был. Просыпались одновременно кот и его человек. Кот, как древние кошачьи пращуры, шел нога в ногу так важно, словно вёл через пустыни своего большого человека на святые места. Если человек отвлекался, он крюком хвоста подволакивал для скорости и точности похода.
Ты умывался, а кот забирался в ванную и пил воду из источника. Матраскин фыркал, но лакал несущуюся сверху воду, разбрасывая брызги во все стороны.
Мы смеялись над его инстинктами дикого зверя, которому для напоминания о близости к природе надо каждый день пить льющуюся воду.
Это был ваш древний водопад. Вы вместе, как Маугли и потомок древних креодонтов, мылись и пили из одного источника. Вместе выходили и усаживались каждый за свои утренние дела. Он – ждать первую порцию добычи. Ты – перечитывать сценарии и обрабатывать входящие письма на майле.
Включаю спешно кран. Огненно-рыжий потомок древних креодонтов потягивается и лениво подбирается к нему, хватая на лету фыркающую воду. Да, Матраскин, прости, я ведь тебя сегодня ещё не поила и не кормила.
Глава 6. Искомое лицо
От утреннего света, как от розетки – бьет током. Звонят в дверь, или… Распахиваю входную. Передо мной странно круглый, словно надутый, человек в форме и фуражке.
– Оперуполномоченный Коротков.
Не дожидаясь разрешения, некий Коротков, как амёба, переваливается через порог, отодвигает меня и проходит, не разуваясь, в глубину дома. Следую за ним.
Он заполняет весь дом шумным дыханием и грубым голосом с постоянным покашливанием.
Крашеные усы шевелятся от каждого нового вопроса.
– В котором часу убыл искомое лицо? Куда направлялся? Ага, ясненько, «в неизвестном направлении». Вы куда-то собирались? Вот у вас чемоданчики, коробки запакованные.
Коротков ногами тыкает в бока коробок, отчего те поочерёдно, немного возмущаясь, колеблются.
– Они не запакованные. Они не распакованные. Мы недавно перебрались из городской квартиры в дачный дом.
– Осенью? Странно. – Трогая и подкручивая усы, он шарит глазами по полу и стенам дома.
– Не странно. Осенью. Мы любим проводить осенние и зимние праздники в этом доме. Всё остальное время работаем в городе и путешествуем.
– Ясненько.
Полицейский задумывается и передвигается дальше по комнатам, я иду за ним нога в ногу.
– Гражданка Мишель, а проверяли документы, ценные вещи? Что-то пропало?
– Я не смотрела. А скажите, есть новости?
Оперуполномоченный Коротков словно не слышит меня и продолжает задавать вопросы, следуя какой-то своей логике.
– А зря, давайте посмотрим. Это очень важно. Яблоко можно?
– Ешьте.
– Хрум, хрум, хрум. Звонили на работу?
– Он ещё никуда не устроился толком здесь, мы не так давно вернулись из другого города и из путешествия. Мы очень много переезжаем и путешествуем.
– Дадите телефон прежнего места работы? А звонили друзьям?
– Вместо друзей и всего остального всегда была работа, театр и дорога.
– В театр звонили?
– Не помню, но его там нет. Я точно знаю.
– Ясненько. Ясненько. – И тут мой незваный постоянно передвигающийся гость останавливается, медленно опускает руку с яблоком, словно что-то вспомнив, внезапно перестает жевать, упирается своими зрачками в мои и бесцеремонно выпаливает: – Любовница может быть?
От такой наглости я не сразу нахожусь. Что в таких случаях сказать?
– Вы, вы… Вы издеваетесь?
– Гражданка Мишель, я прорабатываю все версии.
Хрум, хрум, хрум.
В нём раздражает всё. Напыщенность. Его манера повторять слова и говорить их некстати. А ещё наглость и абсолютная отстранённость. Не выдерживаю. Потом пожалею о том, что вспылила, но в эту минуту мне кажется, что в мой дом проникло что-то человекоподобное, не способное ни сопереживать, ни содействовать. Весь мир превращается в равнодушное, гулкое, хрумкающее бесформенное, и я, обхватив голову двумя руками, кричу что есть мочи:
– Чёрт, чёрт, чёрт! Прекратите! Прекратите немедленно! У меня горе – пропал человек. Понимаете?!
Ни единая мышца не вздрагивает на его странном неестественном лице, и в ответ слышу только:
– Хрум, хрум, хрум.
Оседаю, извиняюсь за резкость и едва слышно добавляю:
– Уважаемый Коротков, вы можете не хрустеть так громко? Извините, но не могу. Звуки, ароматы – всё стало слишком. Голова разламывается.
– Это нервы. Это нервы. Гражданка Мишель, держите себя в руках. Давайте проверим вещи и документы.
На кресле-качалке возле камина, словно сброшенная шкурка, висит в нелепой позе твоя любимая домашняя кофта Соломона, у камина, на стоптанных тапочках в клеточку, примостился Матраскин. В шкафу невысокой стопкой то, что я успела разобрать: футболки, джемперы и пара хорошо потёртых джинсов.
Ты не тряпочник, в отличие от меня. Твоя любовь к шмоткам заключена в двух вещах. В кофте Соломона и в стареющем красиво, как все классические, дорогие сердцу и кошельку вещи, синем плаще с полосатым подкладом. Его старательно ищу, но тщетно.
– Нет плаща. Его любимого тёплого плаща.
В ответ тишина. Матраскин, словно чувствуя накалённость момента, громко мяукает, прыжком преодолевает расстояние от кресла до ног Короткова и начинает обнюхивать его ботинки.