Страница 10 из 14
Венеция разрушается, потому что ее подтачивают подводные волны от моторок и катеров, разрушают фундаменты домов. После моторок и прочего так называемого технического прогресса (после которого сразу наступает духовный регресс) развал Венеции пошел быстро и неостановимо.
Но Венеция не только стара и подагрична физически, она еще и огромный дом престарелых – молодежь уходит из города (по разным причинам). За последние десять лет население уменьшилось вдвое за счет оттока молодежи, не желающей быть официантами и продавщицами, а также из-за цен на жилье – жилых домов все меньше, а те, что есть, ремонту не подлежат.
Город-призрак, город-понт, где люди – статисты в туристическом цирке.
Истинная душа города умирает уже пять веков, не в силах сопротивляться духу наживы и сувенирных лавок. Дешевая романтизация Венеции привела к ее реальной гибели.
На мои критические реплики жена стала упрекать меня в пессимизме и черно-очковстве. Да, я песси и скептик, и горжусь этим. И не хотел бы быть ретивым опти, который всем восхищен, умилен и доволен. Как можно быть таким сеньором Болванетти в мире, где за сумерками богов давно наступила их глубокая ночь? Пока боги спят, люди за сто последних лет с помощью технического прогресса успели провести две мировые, двадцать гражданских и двести локальных войн, а умнейшая нация умудрилась загнать мудрейшую в душегубки. Где же тут высшее провидение?.. Без микроскопа не разглядеть.
Боги не проснулись до сих пор. Озоновая дыра не срастется сама собой. Тропа хай-тека погубит все живое в обозримом будущем. А пока с неба спускаются новые пророки, которым человечество вдруг решило отдать миллиарды за их немыслимые таланты, ум и гений. Застенчивые скромные нефтегазовые Альхены берут, не отказываются; обедают чем бог послал; отдыхают на Офшорах, где наводят шорох.
А у Христа не было тридцати сребреников, чтоб откупиться от Иуды…
По дороге из Венеции зять-Коньятто рассказывал: – Вон видите, там, на горе, замок Ромео и Джульетты? Это местечко Монтеккио, откуда была семья Ромео. Грандиозо! А вон там, в деревушке на холме, могила Петрарки! Фуриозо! Там есть ресторан, где я ел отбивную из ослятины и тортелини с кониной – атанде! Такое не забывается! Унико! Грандиссимо!
Петрарка, отбивная ослятина, конина на холме… Куда ни повернись, на что-нибудь да наткнешься.
После Венеции – отдых. Опять такая жара с утра, что лопается кора. Блики от бассейна шмыгают по стенам, плещутся по балкону. Дети шумят и кричат в бассейне. Чем сильнее крики – тем резче прыгают блики. Бамбины и бамбинеллы играют в Дарданеллы: строят флот из пластика, паруса – эластика.
Праздность и нега италийского солнца. Всплывает в голове странное: могут ли муравьи плавать? Не отравится ли воробей, если выпьет хлорированной воды? И где у мыши нора? Чем питаются ящерицы? И чьи это купаются падчерицы? У кого что болит? Здесь натерли ногу, там купили тогу…
Мамаши с бамбинеттами плещутся в бассейне, папы лежат на шезлонгах, свесив брюха, подложив тряпье под ухо и похрапывая глухо. А какая-то тихая собака целый день из зарослей смотрит на бассейн, повизгивает от возбуждения, но в воду идти не решается. Детей зовут обедать:
– Якопо!.. Паоло!.. Николо!.. Темпо!.. Темпо!.. – (Наверное, так звали мамы когда-то со двора вертлявого Паганини, тихого Веронезе, смуглого Тинторетто…). – Якопо! Якопо! Аллегро! – зовут непоседу, а он с детьми у ограды копает преграды муравьям и гекконам, снующим в траве по вечным законам.
Когда расплачивались, хозяйка, дама с декольте, кассировав с нас (четырех пар) две тысячи евро за неделю, похвалила всех за хорошее поведение, а мне сказала:
– Браво туристо!
Еще бы не бравый!..
В чужой стране можно прожить, зная одно-единственное слово: «Спасибо». Не «дай», «сколько», «нет», «иди к черту», а «спасибо». И если что-то не нравится, не надо обсуждать это с местными – это может завести далеко, куда дальше, чем нужно. И даже если тебя обворуют – не надо идти в полицию, дороже сядет.
Завтра уезжать, а жизнь в пансионате идет своим неторопливым чередом: семейства едят арбузы и дыни, гладят белье, варят «макарони», пасты и антипасты, ругаются помаленьку, читают газеты, слушают радио. Бамбины и бамбинеллы в куче устраивают бучи. Шумят, визжат, тащат в бассейн собачонку. Обливаются и лаются. И Якопо тут. И Паоло. И Луиджи. А непоседливый Николо гоняет мяч где-то около.
Едем обратно по Швейцарии. Горы покрыты щетиной леса. С гор сыпятся речки. Водопады бьют прямо из камней.
Когда проезжали перевал Сен-Готард, кто-то рассказал, что раньше у сенбернаров на ошейниках были прикреплены фляги с ромом, чтобы найденный им в снежном завале человек мог бы согреться. Но умные собаки научились свинчивать друг у друга пробки с фляг и пить ром, а потом, пьяными, валяться и беситься в снегах, отчего начались сходы лавины. Теперь их пускают бегать только поодиночке…
И я бы не прочь побегать в одиночку по озеру Гарда, будь денег побольше и меньше преград. Но увы, закон сообщающихся сосудов неумолим: в голове густо – в карманах пусто (и наоборот: в карманах густо – в голове пусто).
После Италии ощущение такое, что человек побывал в раю, теперь сидит в чистилище и ожидает ада.
Какое счастье хотя бы на неделю избавиться от телевизора, газет, телефона, всякой дурной всячины! Как мало надо для счастья! И как много всякой дряни мешает этому! Человек изначально счастлив сам в себе, но мир приносит одни проблемы. И пусть веселые опти докажут обратное…
2007 год, Италия
Юлия Сеина
Аня и Боба
Рассказ
Родилась и живет в Москве. Окончила факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ имени Ломоносова и Российскую экономическую школу. Училась и преподавала в ГУ ВШЭ. Печаталась в тематических журналах по маркетингу, вела авторские блоги на Admarket и портале www.slon.ru. Выпускник литературных мастерских Creative Writing School, Litband. Рассказы публиковались в альманахе «Пашня-2», а также в рамках литературно-художественного проекта «Зона перехода» (Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля, 2018).
Крошечная головка затейливо свернута набок. Тонкие, как проволока, лапки скрещены и впечатаны в почерневшее от копоти брюшко. И без того куцый хвост лишился своей длины, и вместо перьев к спинке прилипла обуглившаяся веточка травы. Тельце давно остыло, выцвело, но в этом комочке омертвелой плоти все еще угадывалась птица. То ли воробей, то ли синица.
Их клонило в сон. В иные часы становилось дурно, голова раздувалась и к вискам подкатывала горячая, баюкающая боль. Ноги-руки тяжелели, немели, а в груди словно ворочался еж.
Но чаще всего просто хотелось спать.
Ничего ведь не случится, если они немного поспят? Завтра она уедет и не увидит его до весны, точнее, до апреля. А в конце апреля (скорей бы!) они уже будут мужем и женой, официально и навсегда. Всего-то два месяца. Ерунда! Она ждала и дольше.
А сейчас – спать, спать, спать… Тело как не родное, сердце сбивается с ритма, а то и вовсе замирает, подташнивает, но это ничего. Пройдет. Аспирин на пару с корвалолом подействует, и скоро, она верит, отпустит. Поспать бы только… Сладко, мирно, чувствуя его раскаленное, упругое плечо и слыша громкое, неспокойное биение сердца.
Погружаясь в жаркий дурман, она провела ногтем по ровному, коричневому пятнышку – похожей на лепесток кислицы родинке, – чуть ниже левой ключицы. Она трогала ее и целовала много-много раз. Счастливых раз.