Страница 6 из 14
«С продюсерами от напряжения бывает. Бедная, бедная, работа – большой стресс», – прочла я в их глазах. При этом невольно отметила, что они так изумительно затаили дыхание, что спать с такими одно удовольствие: они не то что храпеть – дышать боятся.
Вагон творцов уже снова галдел. Потому что, в отличие от меня, многие действительно выпили на церемонии закрытия. Нужно было успокаиваться самой, снова угомонить остальных и приступать к очередному раунду переговоров. Я вытерла слезы, успокоилась, выпила воды и для начала выгнала из купе режиссера детского кино, чтобы не смущал.
Потом серьезно и внятно сказала, обращаясь к интеллигентам, а также ко всей остальной публике, что судьбы трех женщин – в их руках. Равнялась в своем вагонном выступлении на маститых адвокатов. И это сработало.
– Я, в принципе, готов, – поправил очки один из интеллигентов.
В какой-то момент мне даже показалось, что его звали Шурик и он сейчас скажет «пожалуйста, помедленнее – я записываю». Но его звали Филипп.
– Что нужно делать? – спросил он.
– Просто поменяться местами, – быстро ответила я.
– Где я буду спать?
– На нижней полке.
– А под ней есть место для багажа?
– Да сколько угодно!
– А постельное белье где?
– Уже вас ждет.
– Кто соседки?
– Три очаровательные и тихие дамы. Не храпящие.
– В чем подвох? – то ли он это подумал, то ли спросил – я даже не успела осознать, потому что в дверь купе просунулась кучерявая голова режиссера детского кино.
– Я, конечно, могу уйти на всю ночь в вагон-ресторан… – Оскорбленным чувствам его не было предела.
Я вытолкнула его в проход и сделала знак умолкнуть. Надо же, как не вовремя! Интеллигент почти у меня на крючке.
– Хорошо, пойдемте посмотрим! – решился Филипп.
Мы отправились в наш вагон. Он услышал тишину, увидел, как спит, раскинувшись во сне, нимфа – режиссер-лауреат. В купе фирменного поезда «Лев Толстой» пахло свежим бельем. На столе лежали дипломы и розы, стояла бутылка воды. Чистое полотенце и одноразовые тапочки были заботливо разложены над нижней полкой, где предстояло ему спать. Под ней было много места для багажа. Надписи на русском и немецком языках с инструкциями, как пользоваться вагоном, подтверждали серьезность всех наших намерений.
Он кивнул.
Сказал, что придет позже.
Я предложила ему ключ-карточку – в поезде, который ходит в Финляндию, дают такие, чтобы можно было войти в купе, если оно закрыто. Он ее взял.
– Я иногда посапываю. Дергайте меня за штанину, если что, – предупредила с соседней верхней полки оператор-классик.
– Я тоже могу посопеть – была простужена недавно, – ответила ей я.
Таким образом мы пожелали друг другу спокойной ночи.
Проснулась я в половине шестого утра. За окном была красота. В купе – волшебная тишина. Я почувствовала себя выспавшейся и вспомнила, какая же это радость – ехать ночью в поезде. А потом вот так проснуться – и смотреть на российский пейзаж: березки, домики, озера…
И тут подозрение нарушило мою идиллию.
Я перегнулась с верхней полки и посмотрела вниз.
Филипп ночью не пришел…
Валерия Прутова
Конфета по-киевски
Родилась в 1988 году.
Получила юридическое образование, работает копирайтером в рекламном агентстве. Участник 18-го и 19-го Форумов молодых писателей, организованных Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ.
Во сне я узнала, что тебя застрелили. Могу выбирать – верить или нет, потому что узнать точно у какой-нибудь бывшей одноклассницы или старого общего друга возможности у меня нет. И даже не в том дело, что я не хочу, а в том, что у нас с тобой никогда не было общих друзей. А бывшие одноклассницы закончились точнехонько под звуки последнего звонка.
О, я помню его! Слезоточащий, украшенный флажками и натянутыми на массивных грудях старшеклассниц белыми блузками, последний звонок. Тот самый звоночек, который должен был намекнуть, что как бы дальше все будет только сложнее, сидите, дети, в школе и не ходите в Африку гулять. Но кто из нас мог распознать опасность в натянутом до предела школьном звонке, который мы все слышали не менее тысячи раз? В знакомом, бьющем по ушам то радостью, то досадой школьном звонке.
Мы старательно плакали, танцевали, поправляли банты и застегивали то и дело выскакивающие пуговицы на блузках. А после торжественной части все отправились пить пиво. Да-да, потому что хватит этого уроко-террора, мы уже слишком взрослые и достаточно дерзкие, чтобы заявиться домой с легким перегаром. Я выпила кружку пива, запутывая в зубах тонкие волоски копченого сыра, и решила: еду к тебе! Я взрослая, я школу окончила и даже выпила пива – разве это не повод окончательно и бесповоротно распрощаться с детством? Я приехала в твой магазин и, минуя продавцов, проводивших меня недоумевающим взглядом, прошагала в кабинет директора. В кабинет директора магазина открыток.
Ты был не похож на продавца добрых слов. Ты мог бы продавать оружие, ну или хотя бы управлять продуктовым ларьком в спальном районе, и один твой вид отпугивал бы от этой ниши остальных. Но ты продавал картонки с выдолбленными на них мишками и розочками, вычурными и неискренними словами, а еще игрушками и шариками. Мои надежды казаться взрослой и серьезной тогда разбились о розовый плюшевый уголок чьего-то счастья. Ведь дарить подарки и подписывать пусть и пошлые, но всегда своевременные открытки – счастье?
Ты удивленно обернулся, но быстро привык к моему появлению. Ты что тут делаешь? Я к тебе пришла! Краснея и пятясь назад, подальше от своего спонтанного решения, я мямлила что-то про последний звонок, на который «я же тебя звала», про пиво с одноклассниками. Бывшими. Бывшими, слава богу! Мне больше не придется быть частью этой странной разношерстной команды – какого-то просто месива из характеров, лиц, голосов и поступков. Мне не нужно будет терпеть, списывать, записочки эти писать, представляешь! Представляешь! А ты слушал и улыбался. Потом встал, и последним моим звонком стал наш с тобой первый поцелуй. Обжигающий, щетинистый, гулкий от моих неловких ударов зубами, слишком неловких, поцелуй.
А теперь мне снится, что тебя застрелили. Я видела во сне твое искаженное, но мутное, словно под инстаграмовскими фильтрами, лицо. Неузнаваемое, размытое, уродливое. Жалкое настолько, что я осела, икнула и разревелась. И проснулась в слезах, готовая бежать из дома, из города, из страны, туда, где мы когда-то целовались. К двери, к которой ты меня прижимал и за которой я явственно ощущала неприязненные переглядывания твоих миловидных продавщиц и стеклянные безразличные глаза плюшевых животных.
Как животные! В моей голове мелькало: куда ты лезешь, боже, что я делаю, нет, не здесь же, подожди, остановись, или нет. Или нет. Нет – ты услышал мое «нет» и остановился. Усадил на кожаный диван – почему в директорских кабинетах всегда стоит кожаный, местами потертый диван? Усадил и распахнул дверь, чтобы лишить своих «девочек» возможности навертеть языками чего попало. Кабинет сразу наполнился шумом: хлопками, звоном колокольчика над дверью, писком кассового аппарата. Тогда еще не было миниатюрных терминалов и пластиковых карт. Были шуршащие купюры, собравшие на себе миллионы различных отпечатков пальцев, да монеты, весело бренчащие в своем личном кассовом отсеке.
Невероятно, даже у монет была отдельная комната, а у меня нет!
Я делила квадратные метры с младшим братом и собакой, которая почему-то всегда ночевала с нами. Мама с папой спали в зале – в комнате, которую испокон советских веков было принято так называть. Там у нас стоял чехословацкий гарнитур и телевизор – «Супра» или как-то так. Я вдруг подумала, что мне срочно надо туда, к телевизору, к маме в длинном цветастом платье на молнии, к отцу, беспрестанно поправляющему очки, и брату. Обычному младшему брату без особых примет.