Страница 12 из 13
Никак не мог бы обойтись без воронинской санкции и я. Мы относились друг к другу с уважением. Я ценил в нем кругозор и глубокий ум, он во мне – профессиональные знания и добросовестность. Осложнений при разговоре я не ожидал.
– Его превосходительство сегодня в Апраксине, – сказал помощник. – Срочные документы велено отправлять туда.
В своем служебном кабинете Воронин бывал нечасто, проводя гораздо больше времени на так называемой «явке». Сим ироническим, несолидным словом он называл вполне солидную квартиру в Апраксине переулке, где на средства департаментского Особого фонда для господина вице-директора арендовалось помещение. Дела, которыми занимался Константин Викторович, и посетители, которых он принимал, не терпели публичности, а в казенном корпусе было слишком много посторонних глаз.
Это было очень кстати, что вице-директор на «явке».
Я попросил Лабазова приготовить для меня необходимые технические средства, подробно объяснив какие именно, погрузить их в мой служебный «форд» и перегнать его в Апраксин.
– Отпуск у вас, говорите? Ну-ну, – сказал на это Иван Захарович, но вопросов задавать не стал. Еще одной его золотой чертой была тактичность.
От Торгового моста до Апраксина переулка неблизко, но нам с Видоком было полезно прогуляться после разлуки.
Встречные поглядывали на нас с удивлением. Должно быть, им казалось странным, что такой важный господин в пальто с бархатным воротником и сверкающем цилиндре ведет на поводке небонтонную дворнягу.
У Видока было прекрасное настроение, у меня прегрустное, но уже не такое похоронное, как прежде. Прав поэт: с собакой ты один, но ты не одинок.
Перед неприметным двухэтажным домом, где у входа стоял черный «паккард» (шофер так и впился в меня профессиональным, немигающим взглядом), я отстегнул своего четвероногого спутника, сказал «ждать» – Видок сел и зевнул.
В обычном на вид подъезде имелась одна необычность, известная только посвященным: пневматическая трубка, спрятанная в бутафорском почтовом ящике.
– Статский советник Гусев. Без предварительной договоренности, – сказал я прямо в щель, сначала удостоверившись, что рядом никого нет.
Мне ничего не ответили – секретарь должен был узнать, может ли шеф меня принять, но шофер утратил ко мне интерес. То ли понял, что я здесь не впервые, то ли узнал.
Дверь щелкнула. Замок в ней был сверхсовременный, электрический, как в банке.
Наверху находились приемная и канцелярия. Из последней выглянул молодой человек с аккуратным пробором, в обманчиво скромной, но превосходно сшитой пиджачной паре. Фамилия его была Вельяминов, имени я не знал.
– Пожалуйте, господин Гусев, – прошелестел секретарь. Здесь всегда говорили очень тихо, потому что сам Воронин никогда не повышал голоса.
Я поднялся на один пролет. Дверь, обитая кожей, тоже открылась сама. Я знал, что у Воронина на столе есть для этого кнопка.
– Входите, Василий Иванович, входите, – сказал хозяин кабинета. При знакомстве с новым сотрудником он говорил, что просит не заботиться о пустой вежливости. Здороваться, поздравлять с праздниками или комментировать погоду у Воронина не полагалось. – Почему вы вернулись из Франции так рано? Какое у вас ко мне дело?
Он всегда был таким. Сразу к делу, всё по существу, и ничего лишнего.
В том же духе заговорил и я. Коротко рассказал, как в Монако ко мне обратилась госпожа Хвощова, у которой похитили единственную дочь. Свое согласие немедленно уехать в Санкт-Петербург объяснил, во-первых, давней историей отношений с промышленницей, а во-вторых, вероятной политической подоплекой преступления – причастностью большевиков.
– Подготовка проекта о «молниеносных бригадах» важнее, – нахмурился его превосходительство. – Вам следовало довести командировку до конца. Вполне можно было ограничиться письмом, в котором излагалось бы то же самое, что вы мне сейчас сказали. Быть может, миллионерша сумела вас каким-нибудь способом особенно заинтересовать?
Это тоже был Воронин: проницательный, никогда не ходящий вокруг да около.
Его светлые, с металлическим отливом глаза остро смотрели на меня из-под очков. Одет Константин Викторович был в том же стиле, что его секретарь – с элегантной сдержанностью. (То есть, разумеется, наоборот – это Вельяминов подражал своему начальнику.) Цепочка часов и запонки, например, были не желтого, а белого металла. Полагаю, платиновые.
– Я мзды не беру! – побагровев, воскликнул я. – Да, Хвощова предлагала мне деньги, но я отказался, даю вам честное слово!
– Тссс, – приложил палец к губам Воронин. – Не кричите, а то Вельяминов прибежит. Несущественно, почему вы согласились. Может быть, вы неравнодушны к женским чарам табачной королевы. Либо же пожалели ее, потому что у вас дочь того же возраста. – (Тут я вздрогнул – не думал, что вице-директор до такой степени осведомлен о моей семье.) – Существенно, что вы сочли необходимым лично приехать. Ладно. Что сделано, то сделано. Коли вы здесь, вам этим делом и заниматься. Само собой, официального расследования не нужно. Оно действительно подвергнет ребенка лишней опасности. А кроме того, если на подозрении революционеры, эту драму следует разыгрывать на другой сцене…
Он на минуту задумался, постукивая сухими пальцами по столу. Грибоедов – вот на кого он похож, вдруг подумал я. Тоже великий драматург – в своей сфере.
– Вот как мы сделаем, Василий Иванович. Вы с вашей американкой будете рядом с Хвощовой, на виду. На полицейского вы не похожи. А для обеспечения я дам вам в помощь, опять-таки неофициально, человека из смежного ведомства. Фамилия его Кнопф, он специалист по большевикам.
– Из Охранного отделения? – догадался я.
– Откуда ж еще? Вы за ним приглядывайте, слишком инициативничать не давайте. Ему прищучить большевиков важнее, чем спасти девочку. Ну и вообще, Кнопф – изрядный прохиндей. Однако весьма толковый и полезный. Да вот я прямо сейчас, чтобы не откладывать, с ним и поговорю.
Он тут же позвонил какому-то «Петру Ксенофонтовичу» – вероятно, новоназначенному начальнику столичной Охранки полковнику Попову (у того, я видел в приказе, инициалы «П.К.») и попросил вызвать к проводу ротмистра Кнопфа. Меня впечатлило, что Воронин даже не стал объяснять полковнику суть дела, лишь сказал: «Я у вас на несколько дней его одолжу».
Минуту спустя он уже говорил с Кнопфом, тоже очень коротко. Известил, что тот временно поступает в распоряжение статского советника Гусева, и передал мне трубку.
Я пообещал дать разъяснения при встрече, сообщил, что через полчаса сам заеду, и попросил за это время собрать сведения о некоем инженере Миловидове, предполагаемом члене партии большевиков.
– О «Химике»? – переспросил бодрый голос. – Это же свет моих очей, моя неразделенная любовь! Знаю, как облупленного!
Такая развязность мне не понравилась.
– Будьте у входа, – сухо сказал я. – Не имею времени заполнять бумажки в вашей проходной.
Я в Охранном иногда бывал по служебной надобности. Туда так просто не войдешь. Во времена террора, опасаясь бомбистов, они ввели у себя особые меры предосторожности, да так и не отменили, хотя террор давно остался в прошлом. Секретные ведомства любят иметь легкий доступ к каждому подданному, а сами при этом оставаться труднодоступными. Такая уж это служба.
– Докладывайте о продвижении дела, – велел мне на прощание Воронин и, не дожидаясь, когда я удалюсь, уткнулся в бумаги.
VII
Помощник меня не подвел.
Когда я вышел на улицу, позади воронинского «паккарда» уже стоял мой скромный автомобиль. Рядом вертел хвостом Видок. Положил лапы на капот, лизнул фордовскую эмблему. Видок обожал кататься на машине.
Я посмотрел, всё ли в сборе, хотя мог бы Лабазова и не проверять. Телефонный аппарат с проводом и адаптором, переносная лаборатория, служебный «бульдог» в подмышечной кобуре. Отлично.