Отражения

Вот фейную пыльцу достать оказалось сложновато. Не будь он столь богат, возможно, ничего бы и не вышло, но даже при оговоренной плате заказ через Горбина шёл так долго, что Люциус начал терять терпение и надежду.

Он долго раздумывал над этой дурацкой авантюрой. В конце концов, можно и вернуться обратно. Но здесь держит только Драко. Непутёвый оболтус, который ищет сам не знает чего, потерявший со смертью матери ощущение нужности. Может, он и сам виноват в том, что не дал сыну достойного примера для семейного подражания. Просто теперь было не кем. А та, с которой хотелось бы, не здесь…

На поиски медальона ушло два месяца. Проныра Юджин Уитмор писал, что обнаружил его в Намибии, впаянным между глаз какого-то громадного каменного божества. Люциус посулил шедрую прибавку за работу, и жадный до галлеонов прощелыга сумел достать для него драгоценную реликвию, а потом и доставить в Лондон.

Тем злосчастным вечером Малфой стоял у того самого окна в спальне той, бесследно пропавшей, Гермионы, и разглядывал на ладони медальон. Отблески пламени свечей играли на гранях рубина, таинственно переливаясь. В сейфе Гринготтс Драко ожидало письмо с подробным рассказом, где его отец и когда вернётся. Из оцепенения его вывел голос, который он ожидал здесь услышать меньше всего, Люциус едва успел сунуть медальон в карман брюк.

— Ничего не выйдет, — невестка вошла и закрыла за собой дверь «Коллопортусом».

Она прошлась вдоль комнаты своей фирменной походкой, поигрывая палочкой и давая понять, кто здесь хозяин положения. У Люциуса в душе закралось недоброе предчувствие.

— Какие злые духи принесли тебя?

Невестка зло усмехнулась.

— Куда-то собрался, Люциус?

— Это тебя не касается.

— Ну как же… не стоит меня недооценивать. Я, как и моё отражение, люблю старинные книги и всякие… тайны… — она сняла дезиллюминационные чары с какого-то предмета и вытянула руку, в которой на цепочке покачивался точно такой же медальон, что он держал в руках. — Думаю, очень даже касается.

Люциус похолодел.

— Где ты его взяла?

«Гермиона» победно рассмеялась

— Уитмор продал.

Сердце Люциуса пропустило удар.

— Ты думал, один здесь такой умный? — ухмыльнулась невестка. — Хочешь сбежать к ней? К своей подстилке?

— Закрой. Свой. Рот!

Люциус выхватил палочку из трости и направил на нахалку, но та вдруг отшвырнула медальон и молниеносно ударила в него каким-то невербальным. Время для Малфоя остановилось. Он даже не успел ничего сделать. В спальне ослепительно полыхнуло алым… Раз, другой… И вдруг страшный грохот сотряс комнату. Люциус упал. С того места на полу, где лежал медальон, повалил сизый дым.

Рядом громко хлопнуло: верный Хэнк храбро трансгрессировал в спальню, чтобы спасти хозяина. Он одним щелчком пальцев разогнал едкий дым, и заботливо помог Люциусу подняться.

Малфой благодарно сжал лапку домовика и бросился к громадной прогалине в дорогом ковре. В самом центре зияли обугленные доски паркета, а на них — почерневшая от копоти пустая оправа. От рубина остались одни воспоминания.

Рядом на четвереньках стояла невестка и надсадно кашляла. Она утёрла сажу со лба и поднялась, одёрнув юбку. Люциус отвернулся, не в силах смотреть на неё. Внешность, от той Гермионы в невестке была лишь внешность…

Он машинально вытащил из кармана фальшивый медальон. Тот, разумеется, даже не нагрелся, ведь в нём не было ни капли древней магии Морганы. Красивый. И абсолютно бесполезный. Малфой отшвырнул его, чувствуя, как в душе растёт отчаяние.

Он не мог поверить. Не хотел.

«Всё кончено, Люциус. Всё кончено».

У него потемнело в глазах от ярости.

— Она врезала за тебя Уизли! — кричал он невестке. — Она объяснила мне, почему ты на меня так вешалась, хотя ты сама себе это вряд ли бы объяснила! И этим ты отплатила ей?

Та смотрела на него в недоумении, до неё постепенно начало доходить, что она натворила.

Люциус сжал кулаки, отчаянно желая, чтобы пальцы сомкнулись на шее этой завистливой идиотки.

— Надеюсь, тебе хватит совести до конца дней смотреть на себя в зеркало…

Когда он хлопнул дверью, за спиной послышались глухие сдавленные рыдания. Но этого Малфой уже не слышал: он трансгрессировал так стремительно, что вслед за ним в образовавшуюся воздушную воронку унеслись какие-то бумаги с бюро.

* * *

Над Лондоном сгустились сумерки цвета чая с дикой вишней — тёмно-бурые, с красноватым оттенком. Гайд-парк заметало первой снежной крупой, которая таяла на подлёте к городу, оседая на шляпах прохожих мокрым туманом. Резкий ветер раскачивал рекламные щиты над мостовой и теребил вампирский плакат с Биллом Найи на афише местного кинотеатра.

В небольшой квартире на Эджвар-роуд Гермиона Грейнджер, устроившись с ногами на диване и обняв колени в старых потёртых джинсах, методично напивалась. На столике у дивана темнела пузатая бутылка коньяка, рядом покоилась початая плитка шоколада.

Шторы были плотно задёрнуты, потому что на подоконнике сидела сова Поттеров и время от времени постукивала клювом в раму. Но несмотря на всю свою любовь к животным, Гермиона упрямо её игнорировала. Сегодня, в пятницу вечером, когда она явилась, наконец, купить свой Омут памяти, оказалось, что хозяин магазина уже продал его по цене втрое превышающей ту, за которую сторговался с ней. Ярости девушки не было предела. Она кричала, ругалась и угрожала Авроратом. Но всё это не могло вернуть чёртов Омут.

И поэтому сегодня, когда все расслабляются и сидят по домам, она не желала никого видеть. Хотела просто побыть наедине с собой.

«Господи, неужели это так много? Почему бы всем им не оставить меня в покое?»

На полу, в тусклом мерцании свечей, колюче сверкали осколки разбитого зеркала. Время от времени Гермиона апатично взмахивала палочкой и выбрасывала невербальное «Репаро». Осколки сливались воедино, вставая на место. Но после очередного бокала следовала мощная «Бомбарда» в несчастное стекло и всё повторялось заново.

Ещё один взмах «Репаро»…

Всё было просто, как английская овсянка — Гермиона видеть не могла своё отражение. А уж думать о том, чем оно сейчас, возможно, занимается с отражением Люциуса Малфоя…

— Бомбарда!

Зеркало взорвалось градом осколков.

«Вдребезги. Как сердце».

Пальцы сами нащупали бокал, и в горло полилась горьковато-терпкая жидкость. Гермиона не привыкла жалеть себя и убиваться. Но впервые в жизни она не знала что делать. Люциус, чтоб его, не желал выветриваться из головы, что бы они ни делала и на что бы ни отвлекалась. Он прочно поселился там, а ещё в сердце, и было просто физически больно понимать, что больше никогда его не увидеть. Никогда.

Из холодного, как осень за окном, камина вдруг вылетел небольшой свёрток и подкатился к её ногам.

Гермиона чертыхнулась, вспомнив, что и камин надо было заблокировать, пока не достали и оттуда. Она хмуро подняла странное послание и развернула. Внутри обнаружилась маленькая изящная шкатулка, инкрустированная изумрудами. Пожав плечами, ведьма погладила большим пальцем посеребрённый край, и тут круглая крышка распахнулась. На сафьяновой подушечке покоилось простое золотое кольцо — тонкое, элегантное.

Гермиона сглотнула. Руки задрожали.

«Должно быть, она стоит не меньше сотни галлеонов… Рон? Да быть не может…»

Она провела ладонью по лбу, словно отгоняя невозможное подозрение.

И шкатулка вдруг запела хрипловатым мужским голосом:

— Играет свет свечи в бокале,

А мы с тобою в зазеркалье,

Скажи, какое заклинанье

Тебя вернёт?

Голос был знаком. И пел он вообще-то так себе. Но хуже всего то, что это был именно его голос! Голос Люциуса, мать его, Малфоя! Настоящего. Того самого.

— Сверкает лёд зеркал разбитых,

Но ничего не позабыто,

И в море слёз, тобой пролитых,

Корабль плывёт…

Гермиона стояла и слушала, а перед глазами стояла картина, как они вместе нарезали картошку на кухне, когда готовили мясо по-французски. Невероятно, но показалось, что вместе с воспоминанием, в гостиную на Эджвар-роуд ворвался умопомрачительный аромат сандалового «Ведьмака» Малфоя.