Страница 44 из 76
26. Лемминкяйнен поспешно возвращается домой
Страшась поплатиться за свое злодеяние, выбежал Ахти на двор старухи Лоухи, огляделся, но нет нигде ни коня его, ни саней — только камень лежит на краю двора да растет рядом ива. А по всему селению уже стоит гул, сверкают яростно из-за ограды глаза и доносится отовсюду бряцание мечей. Чтобы спастись от верной смерти, обернулся Лемминкяйнен орлом и взмыл ввысь. Там, обжегшись о солнце, взмолился Ахти к Укко, благому властителю, чтобы нагнал он в небо облаков, скрыл синее в туманах, дабы под их защитой, незримым, смог он воротиться на родной остров.
Достигнув отчей земли, вернул себе Лемминкяйнен человеческий облик и пошел с печалью в сердце, с лицом мрачнее тучи к дому любимой матери. Увидела мать сына, погруженного в тяжкую думу, и поспешила ему навстречу.
— Отчего вернулся ты мрачным из Похьолы? — спросила она Лемминкяйнена. — Или обнесли тебя чашей на свадьбе? Так возьми отцовскую чашу, что добыл он когда-то в битве, и наполни ее веселым пивом.
Если б обнесли меня чашей, — ответил Ахти, — проучил бы я хозяина и не дал бы спуску гостям, чтобы знали, как встречать героя.
— В чем же твоя печаль? — вновь спросила мать. — Или конь твой тебя опозорил, невзначай осрамил гнедой? Так купи себе другого — хватит у нас на это серебра и злата.
— Эх, матушка, — вздохнул печально Ахти, — если б осрамился я с конем, так перепортил бы я коней хозяйских, да и лошадей гостей не пощадил бы.
— Уж не посмеялись ли над тобой в Похьоле девицы и женщины? Так и им в ответ можно отплатить насмешкой.
— Если б посмеялись надо мной девицы, — сказал Лемминкяйнен, — осмеял бы и я их, сколько б их в Похьоле ни было.
— Что же тогда с тобой случилось? — удивилась мать. — Может, без меры ты съел и выпил, и снились тебе дурные сны?
— Пусть бабы снов пугаются, — ответил мрачно Ахти. — Лучше собери мне, матушка, муки в дорогу да насыпь мешочек соли — должен оставить я отчий дом и скрыться, потому что точат на меня враги мечи и вострят копья.
Растревожилась мать и стала выспрашивать: кто грозит ему войною? И тогда рассказал Лемминкяйнен все как было — что вышел у него спор и поединок с хозяином Похьолы, что убил он в бою похьоланца, а теперь, желая отметить за пролитую кровь, весь север идет на него войной. Запричитала старушка от такой вести:
— Ведь запрещала я тебе ездить в Сариолу! Останься ты дома с женою да с матерью, обошлось бы без войны, без кровавой распри! Но куда ж тебе теперь деваться? Где укрыться, чтобы не сняли северяне с твоих плеч голову?
— Сам я не знаю, где найти убежище, — сказал Лемминкяйнен. — Может, ты подскажешь?
— Не легкое это дело, — задумалась мать. — Станешь ты можжевельником на холме — могут срезать тебя на посох, раскинешься березой в роще — захотят срубить тебя на дрова, сядешь ольхой в ольшанике — так выжгут ольшаник под пашню, обернешься ягодой — сорвут тебя девицы в оловянных украшениях, превратишься в щуку или сига — выловит тебя рыбак сетью, убежишь в лес медведем или волком — настигнет тебя копье охотника…
— Сам я знаю дурные места, где отыщет меня злая судьба, — перебил Лемминкяйнен мать. — Ты меня носила и молоком кормила, а теперь за горло схватила меня беда — лишусь я завтра головы, если не услышу от тебя, где мне от смерти укрыться!
— Есть, пожалуй, такое место, где можно переждать беду, — припомнила мать. — Не бывает там ни споров, ни раздоров, и меч туда не заходит. Но, прежде чем расскажу тебе о нем, поклянись мне вечной клятвой, что десять лет не будешь ты рваться в битву, как бы ни разгоралась в тебе кровь и как бы ни пожелал ты добыть мечом серебра и злата.
И поклялся Лемминкяйнен своими ранами, полученными прежде в сражениях, что десять лет не пойдет он своею волей на битву и первым не обнажит меча. После этого велела мать плыть Лемминкяйнену на отцовском челноке, помнящем дорогу, за девятое море к малому острову, где в прежние дни укрывался его отец: тогда целый год гремела здесь война, а он жил там, беды не зная, и проводил в веселье время. Велела мать скрываться Ахти на острове два года и лишь на третий воротиться к родительскому очагу.