Стриптиз

– Ни о чем, кроме улыбки, да?

– Да, если она от всей души.

Эрин выключила свет и снова вернулась в большую комнату. Киллиан последовал за ней. Усадив его на диван, она села рядом и сказала тоном, каким говорят с маленьким ребенком:

– Это не игра, Джерри.

– Я слышал, меня называют мистер Квадратные Зенки.

– У нас все хорошо относятся к вам, Джерри. Это просто дружеское прозвище.

– Я действительно выгляжу эдаким книжным червем.

– Я бы сказала – человеком ученым и образованным.

– Но прошу не заблуждаться на мой счет, Эрин, – возразил он. – Я могу быть и крутым.

Она взяла его за руки – так она всегда поступала, чтобы предотвратить их нежелательные для себя движения.

– Скажите мне, Джерри, как вы собираетесь повлиять на этого вашего конгрессмена?

Вместо ответа Киллиан покачал головой и, высвободив одну руку, сделал ею перед губами такое движение, словно закрывал замок-молнию.

– Ну ладно. Но вы полагаете, это достаточно эффективно, чтобы заставить вашего таинственного конгрессмена нажать на судью? – не отставала Эрин.

– Я не могу говорить об этом, – повторил Киллиан. – Это мужское дело.

Эрин, вздохнув, отпустила его руку.

– Вот в этом и заключается моя проблема, Джерри. Могу ли я верить тому, что вы говорите? Не напрасно ли я буду надеяться на вас? Ведь все, что связано с Анджи и Дэрреллом, – это сплошной кошмар для меня. И я живу в этом кошмаре.

– Понимаю, – ответил Киллиан. – Я просмотрел ваше дело в суде. Оттуда, кстати, мне и стало известно имя судьи.

– Если бы я знала больше, – осторожно сказала Эрин, – я смогла бы тоже что-то сделать.

– Не стоит, Эрин. Я справлюсь сам.

Он не собирался уступать. С кем угодно другим ее уловка прошла бы, но только не с ним. Эрин встала.

– Ну хорошо, Джерри. Сколько времени все это займет?

– Я ожидаю звонка сегодня, во второй половине дня.

– А что, конгрессмены работают по воскресеньям?

– Да, если их карьера под угрозой.

Эрин задержалась в дверях, подыскивая наименее жестокий способ сказать то, что должна была сказать ему.

– Если все получится, если Анджела снова будет со мной... видите ли... я ничего не смогу дать вам, Джерри. Вы должны знать это. Заранее.

– Правильно ли я... Вы хотите сказать, что...

– Вы знаете, что я хочу сказать. Я буду вечно благодарна вам за вашу доброту. Это самое большее, что я могу обещать вам.

– Как я выгляжу? – помолчав, спросил Киллиан. – Раздавленным?

– Самую чуточку.

– В такой ситуации вряд ли кто-нибудь выглядел бы лучше. – Он тихонько, словно про себя, усмехнулся. – Пари держу, что и ваше заведение вы бросите.

– Само собой разумеется. Я уйду оттуда, как только Анджи вернется ко мне.

– Ну, тогда... тогда остается только одно, что вы могли бы сделать для меня. – Он подошел к стереоустановке и порылся в стопке компакт-дисков. – Можно вас задержать еще на секундочку, Эрин? Пожалуйста!

Через несколько мгновений в квартире зазвучал тяжелый рок – «У нее длинные ноги» в исполнении «Зи-Зи Топ». Эрин с шутливой укоризной взглянула на Киллиана.

– Кажется, я знаю, что вы задумали.

– Вы очень против?

– Ладно. Но только один танец, – сказала Эрин. «Урбана свернет мне шею», – подумала она про себя.

В вечер ее первого выступления Эрин дважды вырвало – до и после выхода на сцену. Урбана Спрол отвела ее в сторонку.

– Это все равно что ходить по канату, понимаешь? Главное – не смотреть вниз, тогда все будет в порядке.

Моника-младшая обняла ее и шепнула:

– Это почти то же самое, что выйти в ночной рубашке – разницы не Бог весть сколько.

А Моника-старшая сказала:

– Перестань хлюпать, ради Бога. Там за девятым столиком сидит Бобби Найт!

Примерно через неделю Эрин придумала для себя кое-что. Всякий раз, когда ей становилось холодно – физически или морально – и в голове всплывал вопрос: «Какого черта я выделываю все это?», она принималась думать об Анджи. А выходя на сцену, позволяла музыке подхватывать себя и унести далеко-далеко... Потому-то она и придавала такое значение подбору музыки: песни должны были что-то значить для нее. Танцуя под «свои» мелодии, Эрин ощущала, как отступает куда-то постоянная мучительная тревога, как чудесным образом исчезает все, что ее окружало. Она забывала, что отплясывает в чем мать родила перед толпой пьяных мужчин, и представляла себе, что зрители оценивают высоту ее прыжков и плавность движений, а не форму ее зада.

Хуже всего поначалу дело обстояло с улыбкой. Эрин была далеко не в восторге от своей новой работы, а потому и улыбка у нее не получалась. К тому же вскоре она заметила, что многие посетители тоже не улыбаются, а просто смотрят – бесстрастно и внимательно, как оценщики на аукционе скота. И снова Урбана дала ей ценный совет:

– С помощью улыбки можно добиться чего угодно!

Эрин послушалась совета и заставила себя улыбаться. Ее заработок не замедлил увеличиться. Мужчины подходили к сцене и совали сложенные десятидолларовые бумажки ей за подвязки или за резинку трико. Многие, оказавшись так близко от нее, начинали нервничать – особенно после того как в процессе сования банкнот их руки касались ее бедер. Эрин постоянно приходилось вспоминать о той доходящей до смешного власти, которую имеет секс над мужчинами: один вид обычной женской наготы мигом превращал многих из них в заикающихся, потеющих от возбуждения идиотов. Однако присутствие Шэда удерживало их от дальнейшей активности.

Эрин понадобилось около месяца, чтобы побороть свою стыдливость. В отличие от некоторых танцовщиц, она никогда не чувствовала себя на сцене по-настоящему непринужденно. Необходимость раздеваться на людях по-прежнему не доставляла ей ни малейшего удовольствия, а выкрики и свист зрителей, вдохновлявшие других девушек, оставляли ее равнодушной. В отличие от Эрин, обе Моники любили эту шумную атмосферу, в которой ощущали себя настоящими звездами. Чем возбужденнее реагировала аудитория, тем более воодушевлялись и они сами. Эрин же не подчиняла себя настроению толпы. Ее властительницей – и ее убежищем – была музыка. Когда пел Вэн Моррисон, Эрин действительно танцевала в луче лунного света.