Страница 2 из 12
После этого в сборнике находим одиннадцать бесед о Данте. «Именно Данте Алигьери для автора этой книги еще в школьные годы стал тем, кем был для самого Данте Вергилий, – “lo mio maestro e ’l mio autore”, то есть, моим учителем и причиной моего писательства», – написал отец Георгий в эпиграфе своей книги о Евангелии от Иоанна «Свет во тьме светит». Опубликованные в настоящем сборнике беседы о Данте содержат всё, что сказал или написал отец Георгий о своем учителе в разных местах и при разных обстоятельствах.
Так, после путешествия по Риму открывается для нас еще одно путешествие, и оно тоже нравственное и мистическое. «Данте, – говорит Чистяков, – писал о путешествии человека по стране его собственного греха. Данте в своем “Аде” создал нечто вроде зеркала, в котором мы можем увидеть собственные пороки, превратил “Чистилище” в лестницу, по которой мы можем из них выкарабкаться, и в конце концов довел нас до “Рая”, для того чтобы показать нам словесную икону Преображения Господня. <…> Данте зовет каждого из нас пройти через Ад до смерти, чтобы успеть измениться, успеть вырасти из своего греха и победить его, успеть исправить последствия своей греховности».
Как Вергилий ведет Данте по Аду, Чистилищу и Раю, как Данте стал для школьника Георгия Чистякова «вечным спутником и незаменимым наставником», так и сам отец Георгий ведет своего читателя по глубинам его собственной (читателя) души, до выхода «в те высокие сферы веры, куда душа наша всегда стремится, но далеко не всегда прорывается». К автору этой книги, безусловно, относятся слова, написанные им о Данте: «Он спускается вместе со своим читателем в Ад, становится для своего читателя Вергилием, для того чтобы спасти человека от вечной муки, пока он еще жив».
Затем сборник представляет нам беседы отца Георгия Чистякова о литературе всех эпох и народов – и путешествие продолжается. Оно берет начало с бессмертных памятников Гомера и Платона, на которых выросла не только греческая, но мировая цивилизация («без которых сегодня почти невозможно представить себе европейскую культуру»), проходит через древний Рим Вергилия и Марка Аврелия, через западное Средневековье, и далее продолжается по эпохам итальянского Возрождения, Просвещения, Романтизма и Декадентства и доходит до современности.
Наш автор и одновременно спутник разбирает как чисто духовные литературные произведения (например, Паскаля), так и абсолютно светские или, точнее, принадлежащие писателям, которых принято считать нерелигиозными (Макиавелли, Бодлеру); он обращается к различным жанрам, от греческой трагедии до рыцарских романов Средневековья, и до современной лирики.
Изумительный знаток мировой литературы, Георгий Чистяков расширяет наш горизонт, показывая нам самые разные национальные литературные традиции, эпохи, жанры, авторов и их произведения. По стопам отца Георгия, например, мы переносимся «из Древней Греции сначала в Палестину эпохи апостола Павла, а потом и на Русь эпохи преподобного Сергия». Представляя нам памятники мировой литературы, наш гид с удивительной тонкостью исследует их тексты, изучает прохождение тем и образов из одной эпохи или литературной традиции в другую.
Общеизвестно, что отцы Церкви не только хорошо знали классическую, т. е. «языческую» литературу, но и очень многим ей обязаны. Отец Георгий показывает, как они переняли язык, литературные жанры, просодические традиции, темы и конкретные образы из светской литературы. Так, святитель Григорий Нисский и многие другие отцы взяли у Платона и лексику, и терминологию, Иоанн Дамаскин писал каноны размером греческой трагедии, а «язык церковной поэзии, тот греческий язык, которым пользовались и Дамаскин, и Косьма Маюмский, и другие церковные поэты, – тоже весьма близок языку греческой трагедии». Так же и «Иоанн Златоуст, когда будет говорить о театре, повторит основные тезисы Платона. А его старший современник, святитель Василий Великий, прислушается к мнению Аристотеля».
То же происходит и в светской литературе. Очень умело отец Георгий показывает, что образ «дыма, от родных берегов вдалеке восходящего», который скиталец Одиссей жаждет снова увидеть, возвращается в Tristia изгнанного из Рима Публия Овидия Назона, а оттуда уже появляется в средневековой поэзии, и дальше – у Державина и Грибоедова.
В путешествии с отцом Георгием по чудесной стране мировой литературы больше, чем эрудиция нашего необыкновенного проводника, нас поражают нестандартность и смелость его сравнений и сопоставлений. В анализе отца Георгия непохожие и далекие во времени и в пространстве литературные произведения сталкиваются, вступают в спор, дополняют друг друга. «Песнь о Роланде» перекликается с «Повестью временных лет», Данте спорит с Шекспиром и Сервантесом о немощи и бессилии Бога, в споре участвуют Ницше и Микеланджело, Виктор Гюго и Франциск Ассизский…
Наш гид нам показывает, что точность описаний предметов в гомеровских поэмах напоминает то, как ветхозаветные авторы очерчивают ковчег Завета и другие святыни. И поясняет: «Когда мы делаем попытку прочитать один текст на фоне другого, Гомера на фоне Библии или, наоборот, Библию на фоне Гомера, тогда вдруг становится предельно ясно, что речь, и там, и здесь, идет о чем-то бесконечно важном».
Такая способность сблизить Слово Божие со словом человеческим, облеченным в высокое литературное достоинство, наверное – самая удивительная характеристика священника и литературоведа Георгия Чистякова.
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» – учит нас Иоанн Богослов. Этой книгой отец Георгий ведет нас за собой в странствие-паломничество, помогая нам разглядеть за чудесным литературным словом отражение, или эхо, вечного Слова, через Которое «всё начало быть» – в том числе и чудо литературы.
В этом захватывающем странствии дайте себя удивить исключительным, необыкновенным проводником!
Иеромонах Иоанн (Гуайта)
Сентябрь 2017 г.
Римские заметки
All’ombra di Roma
Небо Италии, небо Торквата…
Я был в Риме. Был залит светом…
«Мы с нетерпением ждали, – записал (это было в 1838 году) в своем дневнике французский священник о. Луи Ботэн, – что вот-вот увидим, как открывается вид на великий город. Но тем не менее усталость от прошедшей и предыдущих ночей приводила к тому, что всех нас то и дело бросало в состояние изнеможения; вдруг, когда мы поднялись на какую-то возвышенность, vetturino закричал нам, показав вперед своим хлыстом: «Roma!» И действительно, мы тут же увидели сквозь утренний туман купол Святого Петра. Нашим глазам в нем как бы открылся весь Рим, древний и новый».
Купол Святого Петра… «Мы простояли почти час, не сводя глаз с купола, и ни за какие деньги не ушли бы отсюда», – напишет потом Диккенс в своих «Картинах Италии». И Стендаль – в «Прогулках по Риму». Стендаль и квартиру себе в Риме всегда снимал так, чтобы из окон был виден этот купол. Трудно, а наверное, просто невозможно сказать, что именно из творений Микеланджело более совершенно. Pietà… Сикстинская капелла… Моисей в церкви San Pietro in vincoli на склоне Эсквилина… Знаменитый Davitte colla fromba – «Давид с пращой», как называет его в стихах сам художник… Воскресший Иисус из готической церкви, что находится рядом с Пантеоном… Стихи… Нет, наверное, всё-таки этот купол – последний из его шедевров, законченный лишь через десять лет после того, как его 89-летний творец скончался. La Cupola, как говорят итальянцы, непременно ставя ударение на том, что здесь слово «купол» и пишется и произносится с большой буквы.
Собор Святого Петра – сооружение странное, местами вычурное. Если вспомнить те же записки Диккенса, «это – огромное здание, где не на чем отдохнуть душою и где взор быстро утомляется». Согласен – San Pietro, но не Купол. Я тоже теперь пишу это слово с большой буквы.