Страница 5 из 21
– Если бы я и вправду всё это совершил, ты не написал бы эту книгу, – строго, но немного устало, будто говоря это не в первый раз, сказала Света. - Люди, которые так много занимаются сексом, романы не пишут.
– Тем не менее, я по-прежнему жалею об очень многом из того, что не сделал в этой жизни или сделал не конца, – ответил я, наклоняюсь на стеклянным журнальным столиком и отхлёбывая янтарного цвета чай из белой фарфоровой чашки. – Даже не знаю, стал ли я тем, кем хотел стать, стало ли наше поколение. Я часто думаю, что и меня, и тебя, и всех нас попусту выбросили. Мы оказались им не нужны.
Честно говоря, мы все получили странное, неведомое воспитание. Всё это была какая-то эклектика: тут и целители всякие, и РЕН-ТВ, и «педагогика развития», и много что ещё. Но вообще это всё чушь полнейшая. Наши родители сами не знали, для чего мы растём. Никто же не верил всерьёз, что мы своих родителей в старости будем обеспечивать.
Иногда мне кажется, что мы будем хоть и не последним, но предпоследним поколением. За замерами будет ещё одно поколение, и это будет полный конец. Там и распад мироздания скоро.
Короче, чай я допил.
– Сейчас ещё налью и продолжим, – сказала Света, удаляясь в комнату за чайником.
Я смотрел положил голень ноги на колено и смотрел на трясогузку, которая сидела на белой раме открытого окна.
«Эх, – подумал я. – Вроде бы и в Париж ты к Юльке и Свете приехал, как обещал, а… А что «а»? Всё хорошо. Вроде бы.».
Вернулась Света, налила чай.
– Знаешь, – сказал я. – У нашего поколения самая главная проблема была, что мы все так и не научились жить. Не в бытовом плане, хотя это тоже. Мы так и не узнали, зачем живём. Вроде кто-то и вуз закончил, и работу нашёл даже. Кто-то на фронт поехал, в тюрьме отсидел, а вот всё ничего в итоге.
– Россия – страна кустарная, – сказала Света, наливая себе чай в чашку.
Она отпила его первым мелким хлюпающим глотком.
– Вот знаешь, что думаю, – сказала она. – У нас в стране на самом деле всё очень кустарно.
Вот нам говорят с детства: герой войны! А на деле просто мужичок с пузом, который когда-то в горячей точке побывал. Нам говорят: инновационный оборонный НИИ! А на деле – старое здание дореволюционной постройки с деревянными перекрытиями, где три коммерческие фирмы пытаются что-то там разрабатывать. Нам говорят: великий учёный! А на деле – просто ушлый бюрократ, который по знакомству защитил диссертацию. Нам говорят: либеральная оппозиция! А в реальности – сотня-другая тупых политшизов, одержимых идеей свободного рынка.
И так всё у нас: у нас и мафия ненастоящая, и доктора наук липовые, и оппозиция картонная, и парламент из бумаги вырезан, и даже президент похож на восковую куклу.
Кто-то думает, что на Западе иначе.
Шиш!
Но вот посмотришь на Запад поближе и понимаешь, что у них – то же самое. Профессора – такие же бюрократы, которые ни на один вопрос ответить не могут, оппозиция такая же картонная, а парламент такой же хреновый. Тут тоже всё ненастоящее: и свобода, и демократия, и даже благосостояние.
Всё это ложь, липа. Байки, которые они сами о себе сочиняют и сами же в них верят.
– Понимаешь, – вставил я. – Раньше я думал, что это только в современной России леваки такие убогие. Я думал, что это у нас если собрались три школьника в KFC, это уже называют собранием первички РРП.
Я думал, в других странах иначе. Нет. Я увидел, что и у нас, и в Латинской Америке, и в Европе - везде одно и то же. Те же школьники, те же бабушки, те же тупорылые анархисты-веганы, те же догматики, те же начётники. Всё точь-в-точь как у нас! И главное, у нас это болото смотрится куда бодрее, чем в Европе. Мы почти идём вровень с Латинской Америкой.
Самое печальное, что хорошие люди, интересные смелые – террористы, партизаны, левые учёные – везде маргиналы. Притом маргиналы даже среди маргинальных повсеместно леваков. И это просто кошмар!
Я думал, раньше было иначе, но чем больше я размышлял, тем сильнее становилось подозрение, что раньше было так же, и большевики мало чем отличались. И чем больше я читал про то время, тем сильнее в этом убеждался.
И потом я понял, что большая часть нашей истории – и левой, и просто истории – не более, чем байки прошлых эпох.
И это речь идёт про официальную историю!
– Мне кажется, нам нужна железная рука, нам нужно тотальное обновление, – произнесла Света, снова закуривая косяк. – Нужно сбросить все маски, перестать притворяться и сказать, что великие философы – просто политшизы прошлых эпох, а великие победы – просто кровавые нелепости. И начать жить заново, отвергнув либерализм, демократию, социализм и модную правизну в духе Светова.
– И что ты предлагаешь? – спросил я.
– Восстание против современного мира! – важно заключила Света, закатив глаза от счастья.
Глава третья. Ночь в Риме.
Мне не были близки правые идеи Светы. В отличии от неё Геноном и Эволой я переболел ещё лет в двенадцать. Но она упарывалась по хардкору.
Путешествие из Парижа в Рим на автомобиле нельзя было назвать приятным. Оно заняло несколько дней.
Вечером мы с Данченко на старом «Мерседесе» выехали из Сен-Марсо и поехали на юг. Ночь провели в пути, но утром добрались только до Прованса.
Франция – прекрасная страна. Ощущение, что вся страна – один сплошной военный полигон.
Идеально ровная асфальтовая дорога. По краям – везде одинаковый жестяной забор, выкрашенный кремовой краской и металлическое ограждение из алюминия. За ними – пусть не везде одинаковые, но всё же известной степени стандартизированные нивы, пашни, поля, окна, местами леса (на самом деле подчас весьма дремучие) и пустоши лавандовой травы.
Фонарей мало. Дорога ночью почти тёмная и освещается в основном фарами проезжающих автомобилей, которые несутся по ней с удивительной скоростью. Иногда это плохо заканчивается.
Местами по краям дороги светят красноватые сигнальные фонарики, стоящие на тонких и длинных ножках.
Заправки все выглядят точно одинаково, и все они одинаково чисто вылизаны. Все они были из стекла, металла и пластика. Практически всё, что можно было, французы обивали хромированным железом. Оно блестело в свете белёсых энергосберегающих ламп и, пожалуй, именно его обилие делало эти заправки похожими на военные заставы.
Мы торпедой плыли в душистой лавандовой ночи. За окном было не видно ни зги. Только холмы Прованса, поросшие дикой лавандой, изгибались в свете редких огней точно хребет огромного дракона.
Мы ехали, и я вспоминал школу.
***