Страница 12 из 16
Человек в милицейской форме ему завидовал и поэтому вел себя недружелюбно. И еще он не хотел, чтобы его полеты мешали мертвецами добивать город. А потом человек в форме замыслил его убить. Его… вспомнить бы, кто же он? И наверняка убил бы, у него был этот маленький автомат с длинной и прямой ручкой впереди и коротеньким огрызком-стволом. Но он ошибся в одном — все его планы, вся его замыслы становились известны человеку в красной куртке заранее.
Духи животных, чьи чучела в стеклянных клетках заполняли длинные коридоры и этажи музея, никуда не покинули этот мир. Им было известно все, каждая душа была им открыта, а каждый замысел известен. Дух гиены, поблескивавшей в темное стеклянными глазами, рассказал ему все. Рассказал, что человек в форме даже молился демонам земли, чтобы лишить его полета, что желал ему смерти.
И тогда он подкараулил человека в форме и зарубил его пожарным топором, разрубив голову до шеи. Он помочился на труп, чтобы тот не восстал, и тот не восстал. Но человек в форме отомстил ему. Вечером, вновь введя себе в тело стальную сеть игл, он вдруг не смог взлететь. Мертвый человек в форме забрал с собой его способность к полету, навеки приковав его к этой юдоли скорби и отчаяния.
Он сделал это вместе с чугунным человеком, который сидел в кресле, откинув руку, и которого хорошо было видно из окна. Каждый вечер он корчил рожи человеку в красной куртке, доводя его до слез, до такого отчаяния, что он вынужден был кататься по полу и выть, заливаясь слезами. Однажды он схватил автомат, оставшийся от человека в форме, и выпустил весь рожок в чугунного своего врага. И тот умер, затих. И так смирно сидел до следующего вечера. Но потом снова воскрес, когда новая луна всходил на небе и вела за собой все зло, что приходит ночью. Тогда он расстрелял в чугунного человека еще один рожок, и тот снова умер.
У человека в красной куртке оставался всего один рожок к автомату, и он знал, что через день ему нечем будет убить чугунного человека, и тот придет к нему и задушит его, втопчет чугунными своими ногами в вытертый паркет музейных залов. И даже желтоватый порошок почти закончился, и с ним уходила последняя надежда на то, что удастся улететь отсюда. Поэтому, всю последнюю ночь человек в красной куртке лежал, свернувшись калачиком и тихо подвывал, засунув в рот большой палец.
Чугунный человек не стал ждать еще день и еще ночь. Утром перед окном появились зеленые пятнистые машины, а на них сидели люди и хохотали, показывая пальцами на человека в красной куртке, который присел за подоконником, согнувшись пополам. Он отскочил назад, вскинул маленький автомат и выпустил оставшиеся патроны в людей на машинах, и все они умерли, стекли ртутью на асфальт, и впитались в него. А затем он услышал, как они грызут снизу фундамент музея. Он попытался выстрелить в пол, но патроны закончились. И тогда он схватил пожарный топор, разбил стекло перед чучелом гиены, которая не подсказала ему, как спасти свою жизнь, а затем начал рубить ее, стараясь, чтобы ни одного крупного клочка от нее не осталось, и вечером ее лживому духу некуда было вернуться.
А затем он изрубит всех животных в этом огромном молчаливом здании, и когда люди из машин все же прогрызут и подкопают фундамент здания, они будут ему уже не опасны.
Когда мы проезжали по Большой Никитской улице, нас обстреляли из стрелкового оружия. Стреляли плохо, мазали, сектор огня у них был узкий. Стреляли, судя по всему, из здания Зоологического музея, с верхнего этажа. Расстояние всего ничего, но ни одна пуля даже в броню не попала, а мы провалились в десантный отсек за долю секунды. Гранатометов у стрелков не оказалось, ничего крупнокалиберного — тоже. А судя по звуку, пальба шла из пистолета-пулемета. Вообще странно, зачем они это делали? Надеялись кого-то и нас с брони сшибить? Непонятно.
Соловьев приказал даже ответный огонь не открывать, и мы проехали мимо, вся колонна. Выехали на простор Манежной площади и снова выбрались на броню. Дисциплина дисциплиной, а любопытство — страшная сила. Но смотреть на Манеже на что-то еще, кроме картины запустения, смысла не было. Пустота, даже мертвяков почти не видно. Совсем им тут делать нечего.
Машины свернули левее, проскочили прямо на Красную площадь, где ничего кроме скуки на нас не напало. Пустота. Один-два мертвяка на всем этом, продуваемом злым ветром пространстве. Замершие навсегда Минин и Пожарский. Архитектурный пряник Василия Блаженного. Длинный ряд окон ГУМа. За ГУМом опять пожар, большой, тянет шлейф дыма и выплескиваются выше крыш языки пламени. Но что горит — не понятно. И никой суеты, полная тишина, и это в центре гигантского города. Ни рева сирен пожарных машин, ни толпы, ничего. Плетущиеся по улицам мертвяки не обращают на пожар никакого внимания.
Ворота в Кремль были открыты, но выглядело все абсолютно безжизненным. Заезжать туда не стали. Все же тесная и закрытая территория, маршруты отхода все через ворота, которые так просто перекрыть, да и смотреть там не на что. Не Царь-пушку же себе на буксир цеплять?
Колонна выкатилась на набережную, тоже пустынную, и пошла в сторону Остоженки. После храма Христа Спасителя, на этот раз проспавшего новое бедствие, выбрались на Бульварное кольцо, с него дернули на Пречистенку и ей выехали на Садовку. И оттуда пошли в сторону Нового Арбата, уже оттуда — на Кутузовский.
Для наших перемещений мы старались выбирать самые широкие и самые прямые улицы. Их сложно перекрыть, заблокировать, завалить. Там у нас всегда будет маршрут для отхода. На том же Кутузовском всегда можно выскочить из-под огня, просто увеличив скорость, если, конечно, тебе не ПТУР залепят сразу же в борт. Если залепят, то уже не выскочим.
Кутузовский тоже давил на нервы запустением и множеством объеденных до самых костей трупов, лежащих тут и там. Впрочем, таких трупов было немало и до этого, я лишь только сейчас задумался над их происхождением. Не может быть того, чтобы так много людей попалось мертвякам в таком месте. На широкой улице уязвимые, но подвижные люди имели преимущество перед тяжко убиваемыми, но медленными зомби. Нападения на улице происходили лишь первые пару дней, пока люди еще не поняли, с кем имеют дело. Лишь инвалид или столетняя бабулька не смогли бы убежать от мертвяка на улице.