Страница 11 из 20
– Полагаю необходимо созвать всех председателей отделений и их товарищей, чтобы они выяснили, что на данный момент волнует рабочих и как мы можем им помочь. Постойте Алексей Федорович, тут в темноте ничего не видно. Я сейчас фонарь к вашей голове поднесу. Ага точно, на вас что-то и лица-то совсем нет. Что-то случилось?
– Жену вчера схоронил. Горе мое и тоска совсем заели меня, – ответил Алексей Федорович, утирая выступившие слезы на глазах.
– Соболезную. Но позволить себе расслабиться преступно, сейчас этого делать никак нельзя, да и не разумно, когда подступает время решительных действий. Своими усилиями мы можем добиться перелома в сложившейся жизни и тогда наступит время перемен.
– Я все прекрасно понимаю, но чувств не остановишь. Моя душа изнывает в муках по безвременно ушедшей Lise. Такое испытание послал мне Господь. И я с честью пытаюсь его нести, но человеческие возможности не бесконечны.
– Сейчас, давайте-ка чаю и вам полегче станет, – сказал Петр Моисеевич и позвав слугу дал необходимые распоряжения. – Кстати, как Екатерина Алексеевна?
– Да думаю, что у них с Радионом Ивановичем все движется к венчанию. Она все конечно скрывает, но по ней видно, что праздник в ее жизни не за горами. Думаю, что в последний момент она меня уведомит об этом, жаль только, что Lise не дожила до этого счастливого момента.
– Жду от вас приглашения на столь грандиозное событие, Алексей Федорович.
– В этом не извольте беспокоится, вы будете в первых рядах приглашенных.
– Это хорошо, однако перейдем к делу. Падение Порт-Артура не за горами, нам грозит испытать горечь поражения в войне с японцами. Но нам это будет на руку, потому что проигрыш ослабит правительство и отсюда грядущий экономический кризис. У нас появится возможность выйти на улицы города и потребовать от правительства уступок и облегчение жизни рабочих.
– Я думаю, что не к правительству мы должны обратить наши воззвания, а Государю Императору, он должен узнать на сколько тяжела жизнь рабочих и принять меры по облегчению ее.
– Согласен с вами полностью, нужно только выбрать форму протеста.
– Мне в голову приходит только одна мысль по этому поводу – это выйти к Зимнему с иконами в руках, тем самым показать ему, что мы не на бунт собрались, а на мирный диалог с ним. Вручим петицию и разойдемся в надежде, что он внемлет нашему зову.
– Так ведь кровь прольется, власть очень не любит, когда указывают как ей поступать.
– Кто против нас будет, если с нами Бог и к тому же пойдут только добровольцы, зная о том, что могут погибнуть в этом марше совести.
– Такое понятие – совесть не знакомо нашему правительству иначе оно уйдет быстро в отставку. Это скорей относится к нашему Государю Императору, но и он что-то не видно, чтобы обладал ею, он благополучно взвалил весь воз проблем на плечи кабинета министров, а сам занимается исключительно собой и своей семьей.
– Пришла пора ему услышать голос своего народа, для этого мы и выйдем на улицы столицы. Нужен только подходящий случай и из искры возгорится пламя.
– На это пламя прольется свинцовый дождь и затушит его, тем все и кончится.
– Не кончится на всех патронов не хватит. Я часто наблюдал толпы бедно одетых и истощенных мужчин и женщин, идущих с заводов. Это ужасное зрелище! Серые лица кажутся мертвыми, и только глаза, в которых горит огонь отчаянного возмущения, оживляют их.
Нечего удивляться, что такой рабочий, возвращаясь домой и видя ужасную нужду своей домашней обстановки, идет в трактир и старается заглушить вином сознание безвыходности своего положения. После пятнадцати или двадцати лет такой жизни, а иногда и раньше, мужчины и женщины теряют свою работоспособность и лишаются места. Можно видеть толпы таких безработных ранним утром у заводских ворот. Так они стоят и ждут, пока не выйдет мастер и не наймет некоторых из них, если есть свободные места. Плохо одетые и голодные, стоящие на ужасном морозе, они представляют собой зрелище, от которого можно только содрогаться, – эта картина свидетельствует о несовершенствах нашей социальной системы. Но и здесь подкуп играет отвратительную роль – нанимают только тех рабочих, которые в состоянии дать взятку полицейским или сторожам, являющимся сообщниками мастеров.
Эти пасынки нашего общества в С.-Петербурге уже хорошо понимают несправедливость своего положения и нехристианские отношения между капиталом и трудом.
– Да положение конечно критическое с нашим рабочим классом, но вот для этого и существует ваша организация. Я считаю, что есть широкий фронт работы для вас. Возглавить этакую силу и можно любые преграды снести. В этом и заключается ваша первоочередная задача, Алексей Федорович.
– Так-то оно так, но это очень сложно, когда есть революционеры, которые переманивают наших членов, а еще запрет на общественные собрания действует и нам приходится собираться на съемных квартирах, которые не могут вместить всех желающих.
– Трудности обычно закаляют человека побуждая его с новыми силами преодолевать непреодолимые преграды. Разве не так.
– Так Петр Моисеевич. Пойду я домой, завтра буду штурмовать преграды, которые учинило наше правительство.
– Что ж не смею больше вас задерживать. Я рад, что вы посетили меня, успехов вам в вашем нелегком деле, – сказал Рутенберг вставая из-за стола.
Алексей Федорович так же встал со стула и направился в переднюю.
Дневник Николая II: День рождения дорогой Мама́ и десятилетие нашей свадьбы! В 10 1/4 поехали в Гатчину. Обедня, поздравления и завтрак в Белой зале. Сидели у Мама́ долго и вернулись в Царское в 3 1/2 часа. Приняли депутацию от Уланского полка по случаю 10-летия со дня назначения Аликс шефом и двух офицеров и команду с подводной лодки «Осетр», отправляемой на Дальний Восток.
За чаем дети устроили сюрприз и исполнили в лицах и в надлежащих костюмах басню «Стрекоза и Муравей». Вечером принял гр. Ламздорфа.
У Грушеньки
Иван Федорович заблаговременно узнал у Алексея Федоровича адрес Аграфены Александровны и теперь спешил ее навестить. Дверь открыла толстая служанка.
– Вам чего? – Спросила она, чавкая яблоко.
– Мне бы госпожу Карамазову, – ответил Иван Федорович.
– Как вас рекомендовать? Каких чинов будете?
– Я господин Карамазов, брат ее мужа, покойного господина Дмитрия Федоровича.
– Поняла. Проходите в переднюю. Пошла, хозяйке доложу, – сказала служанка и скрылась за занавесками. Через минуту она вновь появилась. – Вас ожидают, проходите.
Иван Федорович медлить не стал и вошел в гостиную, за круглым столом сидела Аграфена Александровна. Первая мысль, посетившая его, была о том, как сильно она изменилась. Он помнил ее озорную и улыбчивую, а тут сидела уставшая от забот уже со следами на лице признаков старения женщину.
– Проходи Иван Федорович, не стесняйся. Давно ли тебя выпустили?
– Да летом этого года Государь Император прошение о помиловании подписал.
– Дмитрий Федорович жаль тебя не дождался, он же хотел тебе лучшую шкурку в подарок преподнести. Но ты не волнуйся, я сделаю это за него. У меня магазин в Гостином Дворе есть, там мы торгуем шкурками мои сыновья Николай и Осип, мне помогают в этом деле. Я им скажу они подберут для тебя исправную шкурку, справишь себе в ателье пальто богатое.
– Я слышал, что Яков Дмитриевич на войну с японцами добровольцем ушел.
– Да, старшой мой сынуля, уж как я только не отговаривала его, а он мама Отечество в опасности и мой долг быть не в сухом и тихом тылу, а на периферии угрозы. Написал видимо из вагона, что едут на восток и все больше писем не было.
– А когда ушел-то?
– По весне, в мае месяце.
– Может не с руки пока. Свидетельств о его гибели не было пока?
– Нет. И без вести не пропал. Ничего нет. Между небом и землей где-то.
– Тогда нужно ждать, в надежде, что все в лучшую сторону закончиться, а вот мой Родя от меня отказался в документальной форме.