Дочери войны

Почти все семь лет, прожитых в этом доме, сестрам приходилось вести самостоятельную жизнь. Мать иногда присылала короткие письма вроде недавнего, но прямое почтовое сообщение с Англией давно прекратилось, а при отсутствии телефонной связи их контакты с матерью свелись к минимуму.

По дороге к центру деревни, проходя по стертым булыжникам старинных улочек мимо сгрудившихся домиков и садов, Элен сознавала, что появление Джека пробудило в ней давно погребенные чувства. Или ее так всколыхнуло присутствие Томаса. Как бы то ни было, она приучила себя не думать о Жюльене и о том, как могла бы сложиться ее жизнь. А теперь на нее нахлынули воспоминания. Жюль был единственным, кого за эти семь лет она по-настоящему любила, но он ушел на войну и пропал без вести. Она помнила его жаркие руки у себя на теле. Помнила их прощальную ночь, когда она наконец отдалась Жюлю, быстро высчитав, что сейчас – самое безопасное для нее время. Вскоре после их близости он ушел, а она осталась в амбаре, слушая успокаивающие звуки ночи. Уханье сов, крики ночных птиц, шорохи мелких зверюшек, снующих в траве. Она и сейчас любила это ощущение покоя, наступавшего после захода солнца. Листва на каштанах и дубах становилась темной, от земли поднимался жар, и все дышало покоем. Иногда раздавалась короткая соловьиная трель. Нынче этот промежуток между днями давал ей шанс ощутить покой. Сестры укладывались спать, а она садилась в темноте сада, медленно вдыхая ароматы ночи наедине со своей жизнью.

Глава 11

Элен прошла мимо стайки деревенских старух, любивших выползать на улицу ни свет ни заря. Старушечьи плечи были покрыты теплыми вязаными платками, хотя наступила весна, а ветер был легким и приятным. Со стороны железной дороги донесся свисток проходящего поезда. Где-то во дворе голосисто кукарекал петух. В другой деревне, за рекой, лаяли собаки. Там на утреннем солнце сияли красные крыши и охристые стены домов.

Вокруг главной деревенской площади сосредоточились основные магазины: boulangerie, patisserie, épicerie, boucherie[11]. Чуть поодаль находилась кузница Мориса Фаброна, а за углом – auberge[12], которой владела придурковатая мадам Дешан, по-прежнему красившая свои завитые седые волосы в огненно-рыжий цвет. Всеми делами в гостинице расторопно заправляла ее пухленькая грудастая дочка Амелия, предпочитавшая облегающие платья. Большинство магазинов и лавок оскудели, предлагая лишь самое необходимое: морковь, брюкву и еще кое-что из овощей, а также яйца. Но те, у кого водились деньги, всегда могли воспользоваться услугами черного рынка. Невзирая на комендантский час, окрестные крестьяне все так же приезжали по ночам на телегах, привозя овощи.

Вверх по улице полз голубой пикап из местного гаража. Скорее всего, за рулем сидел Виктор, отцу которого принадлежал гараж. Элен подумала о бойцах Сопротивления. Одни продолжали работать, сохраняя видимость обычной жизни, тогда как другие прятались по заброшенным амбарам и темным лесным чащам. Сейчас сестрам, как никогда, требовалась помощь Виктора.

В коридоре ее встретил Уго.

– Доброе утро, Элен. Боже, что с тобой? Ты, часом, не заболела? Лицо совсем бледное.

– Я вполне здорова. Просто немного устала.

– Бывает. Будь любезна, помоги престарелой мадам Дешан раздеться.

– Я как раз думала о ней. Как она?

Уго скорчил гримасу:

– Боюсь, только хуже. Она сейчас в комнате ожидания.

– Опять жалуется на память?

– Да, и еще на прерывистое сердцебиение. Я хочу тщательно ее осмотреть.

– Ее полнота отнюдь не способствует здоровью.

– Конечно.

Элен надела сестринский фартук и прошла в комнату ожидания, чтобы препроводить пациентку в кабинет Уго, где за голубой ширмой находился уголок для раздевания. Однако старуха находилась в возбужденном состоянии и отказывалась покидать комнату ожидания. Она крепко цеплялась за стул и мотала головой. Элен прибегла к хитрости, пообещав угостить мадам Дешан печеньем. Старуха была сама не своя до сладкого. Услышав про печенье, она согласилась пройти в кабинет, но не пожелала зайти за ширму, заявив, что расположится на стуле у стола доктора и будет есть печенье там.

– Печенье после осмотра, – с натянутой улыбкой сказала Элен.

Наконец ей таки удалось завести капризную старуху за ширму, где мадам Дешан плюхнулась на табурет и упрямо обхватила себя руками.

– Позвольте, я помогу вам снять кардиган, – как можно мягче произнесла Элен.

У нее кончалось терпение, а старуха, явно это чуя, лишь усугубляла ситуацию.

– Отвали от меня!

– Не надо грубить, мадам.

Всякий раз, когда Элен пыталась снять с мадам Дешан ее злосчастный кардиган, та упрямо снова напяливала его на себя. Обычно спокойная и выдержанная, Элен вся напряглась, захлестываемая отчаянием. После очередной попытки кончик старушечьей прядки обмотался вокруг пуговицы, и мадам Дешан завопила, как банши. В этот момент в кабинете появилась привлеченная шумом Мари.

– Позвольте, я помогу? – Мари взглянула на старуху, которая теперь запустила руки себе в волосы и что-то бормотала о нынешней молодежи.

– Я буду только рада, – глубоко вздохнула Элен. – Простите меня, пожалуйста. Сама не знаю, что со мной.

– Сделай-ка нам всем травяного чая, а я тем временем подготовлю мадам Дешан к осмотру.

Радуясь избавлению от пытки, Элен отправилась прямо на кухню. Обычно она прекрасно ладила с пациентами и страшно не любила подводить Уго. До войны женщины вообще не имели никаких прав и до 1938 года не могли даже устроиться на работу без разрешения отца или мужа. Однако Уго сумел обойти этот закон, взяв Элен на работу и организовав ее обучение.

Она открыла шкаф над раковиной, решив приготовить мятный чай, но обнаружила, что в банке с сушеной мятой пусто. Элен собралась вымыть стеклянную банку, но усталость сделала ее неловкой. Банка выскользнула у нее из рук, ударилась о плитки пола и разбилась.

Элен хотелось закричать, но она лишь сдавленно застонала и, взяв метлу и совок, тщательно собрала осколки. Проверив шкаф, она нашла только ромашку, которую Уго терпеть не мог. Что же делать? Снова подступило отчаяние. Элен решила заглянуть в кафе – может, у Элизы найдется сушеная мята.

Сняв фартук, Элен перешла площадь. Возле дверей кафе за одним из трех выносных столиков сидели двое стариков, весело пожелавших ей доброго утра. Когда Элиза только открывала кафе, она покрасила стулья и стены в яркие цвета, вызвав подозрение местных жителей. Население деревни придерживалось старомодных взглядов, признавая только то, к чему они привыкли, и в штыки воспринимая все новое. Но Элиза не сдавалась, и ее дружелюбный смех в сочетании с кулинарным искусством Флоранс быстро завоевали сердца посетителей. Мать прислала Элизе деньги для открытия кафе, но с условием, чтобы заведение как можно скорее стало самоокупаемым. Нынче Элиза и ее кафе являлись неотъемлемой частью деревни. Жители давно забыли, что когда-то у них не было кафе.

Заведение служило не только «почтовым ящиком», но и любимым местом встречи деревенских стариков. Они усаживались кучкой и вспоминали прошлое, угощаясь тушеным мясом с овощами. Настоящего кофе не было и в помине. Его сменила отвратительная смесь цикория, ячменя, солода и желудей, называемая эрзац-кофе. Элен предпочитала травяные чаи. Летом возле кафе появлялась музыка. Клеман, сгорбленный усатый девяностолетний старик, приходил со своим стулом и аккордеоном и играл классические парижские уличные мелодии, вспоминая юность, проведенную в Париже. Такая музыка называлась bal-musette[13], и при ее звуках на глазах старшего поколения неизменно наворачивались слезы.

Войдя, Элен увидела Элизу сидящей за столиком. Сестра украдкой посматривала на карту, спрятанную между страницами романа. В углу молодая мать встала и взяла на руки своего малыша, собираясь уйти. Элен приветливо ей улыбнулась, а когда та ушла, спросила у сестры:

11

Булочная, кондитерская, бакалея, мясная лавка (фр.).

12

Деревенская гостиница с небольшим рестораном (фр.).

13

Общедоступная танцевальная музыка (фр.).