Страница 20 из 26
Муха или мошка – в общем, какой-то жучок сел на мое лицо, и я смахнула его. Насекомое, отлетев, через несколько мгновений приземлилось на меня снова. Я сказала:
– Черт тебя побери!
– Черт побери – кого? – послышался сонный голос Синклера.
– Да муху.
– Где?
– На носу у меня.
Он опустил руку, чтобы отогнать муху. Его пальцы легли на мой подбородок и остались там.
– Если мы уснем, – пробормотал он, – то разбудит нас Гибсон и вся команда спасателей в полном сборе, которые не преминут прочесать тропу, чтобы найти нас.
– Мы не уснем.
– Почему ты так уверена?
Я не ответила; я не могла сказать ему о своем внутреннем напряжении, о том, как что-то сжималось у меня в животе от прикосновения его руки… Я не понимала, что именно было тому причиной: сексуальное желание или страх? Страх – это слово казалось совсем неприменимо к Синклеру, но теперь в подсознании у меня всплыл разговор, который я услышала ночью, и мои мысли снова устремились в это русло и закрутились, как собака над старой и безвкусной костью. Я сказала себе, что мне непременно следовало поговорить с бабушкой сегодня утром, прежде чем уезжать. Одного взгляда на ее лицо мне было бы достаточно, чтобы понять истинное положение дел. Но бабушка так и не спустилась в гостиную до нашего отъезда, а раз она спала, то я не хотела ее будить.
Я нервно вздрогнула, и Синклер спросил:
– В чем дело? Ты как натянутая струна. Тебя, должно быть, что-то мучает. Какое-то тайное переживание или, может, чувство вины?
– Из-за чего же мне чувствовать себя виноватой?
– Это ты мне расскажи. Вероятно, из-за того, что ты бросила папочку?
– Отца? Ты шутишь.
– Хочешь сказать, что ты была счастлива, когда наконец стряхнула с пяток калифорнийскую пыль?
– Вовсе нет. Но отец в настоящий момент ни в чем не нуждается, поэтому мне не из-за чего испытывать чувство вины.
– Тогда, должно быть, что-то другое. – Подушечка его большого пальца легко скользнула по моей щеке. – Я знаю, здесь наверняка замешан страдающий от безнадежной любви юрист.
– Кто?! – Мое изумление было искренним.
– Юрист. Сама знаешь, хитрая Ранкеллур.
– Ты ничего не добьешься, цитируя Роберта Льюиса Стивенсона… Я по-прежнему не понимаю, о ком ты говоришь.
Но я, разумеется, понимала.
– О Дэвиде Стюарте, моя милая. Ты разве не заметила, что вчера вечером он просто не мог оторвать от тебя глаз? Он смотрел на тебя в течение всего ужина, с эдаким сладострастным блеском в глазах. Должен признать, что ты вчера была действительно лакомым кусочком. Где ты взяла этот роскошный восточный наряд?
– В Сан-Франциско… Что за глупости ты говоришь?
– И вовсе не глупости… Тут и слепому видно. А тебе улыбается мысль быть любовницей старика?
– Синклер, он не старик.
– Я предполагаю, что ему лет тридцать пять. Но он такой надежный, моя дорогая. – В голосе Синклера появились медовые нотки, как у какой-нибудь престарелой дамочки. – И такой хороший молодой человек.
– Ты все глумишься.
– Да, я такой. – И, не меняя тона, он добавил: – Когда ты возвращаешься в Америку?
Этот вопрос застал меня врасплох.
– А что?
– Просто интересно.
– Через месяц.
– Так скоро? Я надеялся, что ты останешься. Покинешь отца и пустишь корни в родном, так сказать, краю.
– Я слишком сильно люблю отца и не смогу его бросить. Да и потом, чем бы я тут занималась?
– Устроилась бы на работу…
– Ты говоришь совсем как бабушка. Но я не могу устроиться на работу, потому что я совершенно ничего не умею.
– Ты могла бы работать секретаршей.
– Нет, не могла бы. Всякий раз, когда я пытаюсь печатать, я делаю уйму ошибок.
– Ты могла бы выйти замуж…
– Но я никого не знаю…
– Ты знаешь меня, – вдруг сказал Синклер.
Его палец, поглаживающий мою щеку, застыл. Через некоторое время я села и, повернувшись, посмотрела на него. Его глаза были голубее, чем само небо, но в них абсолютно ничего нельзя было прочесть.
– Что ты сказал?
– Я сказал: «Ты знаешь меня». – Он протянул руку и сжал мое запястье, легко обхватив его своими пальцами.
– Ты же не серьезно.
– Разве? Ну хорошо, тогда давай представим, что я серьезно. Что бы ты сказала?
– Ну, прежде всего, это был бы практически инцест.
– Чушь собачья.
– И почему я? – Мало-помалу этот разговор начинал мне нравиться. – Ты же всегда считал меня простой, как дважды два четыре, ты мне сам об этом говорил…
– Но теперь все по-другому. Ты теперь не простая. Ты превратилась в прекрасную викингшу…
– …И у меня нет никаких способностей. Я даже не умею составлять букеты.
– А за каким чертом мне нужно, чтобы ты составляла букеты?
– И вообще, мне порой кажется, что у тебя толпы поклонниц по всей стране, которые сохнут по тебе и мечтают, что однажды наступит день, когда ты предложишь им стать миссис Синклер Бейли.
– Может, и так, – ответил Синклер с приводящим в бешенство самодовольством. – Но мне они не нужны. Мне нужна ты.
Я задумалась над этим и, как ни странно, нашла эту мысль интригующей.
– И где бы мы жили?
– В Лондоне, конечно.
– Но я не хочу жить в Лондоне.
– Ты сумасшедшая. Только там и можно жить. Все происходит там.
– Мне нравится за городом.
– Мы будем ездить за город по выходным – я сейчас так и делаю, – навещать друзей…
– И чем бы мы занимались?
– Отдыхали бы. Плавали бы на лодке, возможно. Ходили бы на скачки.
Я насторожилась:
– На скачки?
– Ты когда-нибудь была на скачках? Это же самая восхитительная вещь на свете! – Синклер приподнялся на локтях так, что теперь его глаза были на одном уровне с моими. – Я что, уговариваю тебя?
– Есть одно маленькое обстоятельство, о котором ты еще не упомянул, – сказала я.
– И что же это?
– Любовь.
– Любовь? – Синклер улыбнулся. – Но, Джейни, разумеется, мы с тобой любим друг друга. Всегда любили.
– Но это другое.
– Как это – другое?
– Я не смогу объяснить тебе, если ты сам еще не понял.
– И все-таки попробуй.
Я сидела в тревожном молчании. Да, я понимала, что в каком-то роде Синклер прав. Я всегда его любила. В детстве он был самым главным для меня человеком. Но что я чувствовала по отношению к мужчине, которым он стал? Я не знала. Опасаясь, что он прочтет все это на моем лице, я опустила глаза и стала рвать жесткую траву, вырывая пучки с корнями, а затем пуская их по ветру.
– Я думаю, – наконец заговорила я, – все дело в том, что мы оба изменились. Ты стал другим человеком. И я теперь фактически американка…
– О Джейни, брось…
– Нет, это правда. Я выросла там, получила там образование… Тот факт, что у меня до сих пор британский паспорт, ничего не меняет. Не меняет моего отношения ко многим вещам…
– Ты сбиваешь меня с толку. Сама-то понимаешь?
– Да, вероятно, так и есть. Но не забывай, что весь этот разговор в любом случае гипотетический… Мы просто обсуждаем в качестве предположения…
Он сделал глубокий вдох, словно для того, чтобы что-то возразить, а затем, казалось, передумал и снова свел все к шутке:
– Мы могли бы просидеть здесь весь день, не правда ли, и «солнце утомить беседой»[1].
– Разве нам не пора идти?
– Да, нам предстоит одолеть еще по меньшей мере десять миль. Но мы уже и так прошли немалый путь – и, для сведения, эта ремарка должна пониматься двусмысленно.
Я улыбнулась. Внезапно Синклер обнял меня рукой за шею и, притянув к себе, поцеловал прямо в открытый улыбающийся рот.
Где-то в глубине души я ожидала этого, но тем не менее моя собственная реакция стала для меня сюрпризом. Меня охватила паника. Я замерла в его объятиях и, когда он наконец отстранился, еще мгновение не шевелилась, словно оцепенев, а затем начала складывать в рюкзак бумагу, в которую были завернуты сэндвичи, и красные пластиковые чашки. Внезапно наша уединенность показалась мне пугающей; я будто смотрела сверху на нас – крошечных, как муравьи, единственных живых существ в этом глухом и заброшенном месте – и гадала, зачем Синклер устроил поход в Лейриг-Гру. Специально для того, чтобы начать этот в высшей степени странный разговор, или же мысль о женитьбе взбрела ему в голову под влиянием мимолетного порыва?
1
Из поэмы Уильяма Джонсона Кори «Гераклит». – Здесь и далее примеч. перев.