Страница 4 из 5
Прошло двенадцать лет с того злополучного дня, когда в последний день мая дочь родила ей первую внучку. Что только не передумала за эти годы Надежда:
«Дитя не виновато, – мысленно повторяла она. Но отчего замуж не пошла?! Звал ведь, хоть и не с большой охотой, но звал…Не люб он ей! Дочку прижила и не люб? Нашла, когда о любви думать… А то, что при живых родителях ребенок сиротой растёт, то ин ладно. Ох – хо – хо! В наше время такое немыслимо было; терпели, растили деточек, до ума их доводили… А теперь – любовь им подавай.»
«Теперь вот Игната нашла, и что? Что-то любви тоже не видно: работа, работа и ещё раз работа. Насчет работы он как раз мастак, руки золотые, напраслину говорить не стану, ну уж характер…ох и тяжелый. К тому же выдумщик большой, никто его в селе не понимает, смеются, а нам приходится слушать? Вроде и полезные его придумки, только больно непонятные. Ладно, сам придумал – сам и делай. Так нет, надо чтобы и жена, и дети в этом участвовали. Ну скажите на милость, зачем поливать яблони до двенадцати ведер воды под каждую? Это ж надорваться можно! Дети ещё маленькие, Валька да жена таскают. Валька не родная, люди его за это осуждают, а жена с работы придёт, её саму хоть поливай, чтобы не упала. Правда вырыл колодец во дворе – облегчение большое, но всё равно… Соседи смотрят, думают, что он над неродной дочкой издевается. Я- то вижу, что он ко всем одинаково относится, но людям на роток не накроешь платок. А в зиму картофель тёрли на крахмал, чтобы продать в Москве и купить машину без мотора. А потом ещё на мотор терли да бычка закололи, теперь вот на этой машине огород пашет, потому как гордый, у председателя просить лошадь не хочет – не ладят они. А огород и вправду вспахал, всё село высыпало смотреть. Мотор с самолета, говорят, поставил, вот теперь и тешится. Ему б Татьяне такой аппарат сделать, чтобы коров помогал доить, а то шутка ли тридцать коров, – ну-ка руками подои?! Но самое главное – живут-то они не расписанные… Детям в графе отец только Игнат написано, виданное ли дело. И та молчит… Да и то сказать, что она может сделать, трое деточек теперь, пусть хоть так живут.»
На другой половине двора, где жили дочь с зятем и детьми, игрался маленький Вовка, про которого они с Нютой забыли.
– Ба, он лоб себе железкой разбил, смотри шишка какая.
Нюта держала за руку насупившегося брата.
Надя взяла внука на руки и принялась успокаивать.
– Не бойсь, до свадьбы заживёт. Сейчас я тебе холодной водичкой умою, зелёночкой помажу, и всё пройдёт. Ты ж не первый раз бьёшься, привыкнуть пора… Это ты, Нюта, не доглядела.
Брат успокоился на руках и теребил серёжку в ушах бабушки.
– Этот точно батька – всё ему интересно. На лбу уже живого места нет, а он не отступается. Может, вырастет инженером станет, крепко сейчас эта профессия в почёте.
Борщ сварить она так и не успела.
– Картошкой с кислым молочком накормлю, целы будете. Нюта, глянь, что Валька делает, да зови есть, чтоб потом не бегали один за другим – то компота, то хлебушка.
Валька пришла без Нюты с довольной рожицей.
– А сестра где? – спросила бабушка.
Валька пожала плечами и уселась за стол.
– Опять ребёнка обидела? Ладно, мать придёт, я ей всё расскажу, пусть она тебя сама воспитывает.
– Да не трогала я её, только и сказала, что отцу расскажу, что Вовку не углядела, а она завыла и за сарай пошла.
– Ты ж, каверза, специально так делаешь, что я тебя не знаю.
Надя вышла во двор, нашла внучку, сидящую за сараем.
– Пошли есть, я что за вами так и буду ходить? Отпор надо учиться давать, а не выть, не век же я тебя защищать буду?
– Ба, чего она меня не любит?
– Да она и сама не знает, чего нрав у неё такой. Все вокруг жалеют; сирота да сирота, вот она и дурит, ещё и ревнует. А если вдуматься, какая она сирота: мать есть, я, вы, кого ей ещё надо?
Накормив детей, она отпустила Вальку на речку с условием, что та Нюту возьмёт и будет за ней приглядывать. Вовка заснул прямо за столом. Надя уложила его на свою кровать, подоткнула с краю одеяло, чтобы не свалился, задёрнула штору и вышла во двор.
В хлеву визжали голодные поросята. Накормив поросят, пошла на огород нарвать гички.
Надя любила свой огород, с которого просматривалась вся округа. Милые сердцу дали открывались её взору.
Картошка и свекла бушевали. Ботва, толстая, сочная, радовала взор.
– Картошечка – кормилица наша, без тебя не выжить, – Надя провела по ботве руками. – Июнь батюшка – кладень-кладенец, что сейчас даст, то и в зиму будет. Оглядела окрест.
Вон Нюркин огород. Всё прополото, окучено. Почти сразу за огородами лес. Соскучилась. Давно в лесу не была. Земляника скоро пойдёт. Надобно сходить, хоть баночку нарвать, да и грибы следом. Отцвела липа, пора лыко на щётки драть. Дел невпроворот. Где время взять? За детьми совсем некогда. Схожу, обязательно схожу, пусть сами за детьми смотрят, я ж им не сиделка.
Косят. Она втянула в себя запах свежескошенной травы.
Нет лучшего запаха на свете, чем запах свежескошенной травы. Земля – землица, кормилица, сколько доброго ты нам даёшь, а мы не ценим, не бережём, а ломаем, крушим. Вон на днях какую вербу пацаны подожгли! Красавица! Она ж наших дедов помнила, и как только у них рука поднялась. Конечно, не сами додумались, кто-то из взрослых подсказал – негодяи. В лесу тоже: воруют, под шумок тянут. Лесник скажет, что рубить, а они ещё сами себе прибавят, что получше. Скоро лес голым станет, одни кусты будут да кривые деревья. Это как среди людей: хорошему человеку не дадут пожить – сгноят, а всякая рвань да дрань шелестит себе и шелестит.»
Она и сама не понимала, почему её так заботят лес, луг, речка? Особенно лес, который любила всей душой и чувствовала себя в нём как дома. Он придавал ей силы и бодрости духа в её нелёгкой жизни. В своем лесу Надя была хозяйкой кордона, даже лесник с уважением относился к ней – дружил. А она частенько подсказывала ему, если увидит, какой непорядок. Давно, ох давно не была она в «своих владениях».
Дочь пришла с обеденной дойки, бледная и молчаливая, как всё последнее время. Бледность не мог скрыть даже загар. Тонкие черты лица заострились, выдавая внутренние переживания.
– Как вы тут, справляетесь?
– Куда ж мы денемся, вот только борщ сварить не успела.
– Опять Валька?
– Да и она тоже, как же без неё.
– Что ж, не убивать же её? Это возраст переходной – всё образуется.
– А то как же, образуется… Надо было отцу хоть на немножко отдать, что бы с ней поделалось? Просил ведь. А Игнат родным не станет.
– Мам, дело прошлое, не отдала и всё. Скоро закончит школу, уедет учиться в город, некому тебе докучать будет.
– Какой там учиться? Она только с ребятами дерётся, ей учёба даром не нужна.
– Пусть дерётся, я вот не дралась и что? Себя защитить так и не научилась.
На речке творилось что-то невообразимое. Ребятишки плескались в неглубоких водах Глубокого. Эти оставшиеся от разлива старицы подпитывались бившими из-под земли ключами, потому и не высыхали даже в сильную жару. Самое глубокое место на Глубоком едва доходило до груди взрослого человека, но ребятне этого было достаточно. Малышня барахталась у берега, пытаясь нырять, зажав нос пальцами. Правда, половина головы и попа находились над поверхностью воды, но это не мешало нисколечко. Купались до синевы, до икоты, до стука зубовного. Старшие, которым полагалось следить за малыми, либо сами не вылезали из воды, либо резались на берегу в подкидного дурака, забыв про наказы родителей.
Валька была за командира. Выбрав ребят посильней, заставляла сцепить «стульчиком» руки и ныряла, забираясь на импровизированный помост. Потом заменяла одного из мальчишек, не переставая командовать.