Рыцарь

Некоторое время Дуглесс стояла в пустой комнате, а потом пошла к телефону, чтобы позвонить родителям, — ей захотелось услышать их голоса.

Трубку взяла Элизабет.

— А что, мама с папой еще не вернулись? — спросила Дуглесс.

— Да нет, они еще там, в своей хижине. Слушай, Дуглесс, я все же настаиваю на том, чтобы ты объяснила, что там у тебя происходит! Если ты опять влипла в какую-нибудь передрягу, лучше скажи, чтобы я могла тебя из нее вытащить! Надеюсь, на этот раз тебя не посадили, а?

К собственному изумлению, Дуглесс обнаружила, что слова ее во всех отношениях совершенной старшей сестры на этот раз не злят ее и не заставляют испытывать комплекс вины!

— Слушай, Элизабет, — решительно произнесла она, — я была бы очень признательна, если бы ты больше не разговаривала со мной подобным образом! Я, собственно, позвонила затем, чтобы сообщить, что возвращаюсь домой.

— О! — протянула Элизабет. — Я ведь решительно ничего плохого не имела в виду, дело в том, что вечно во что-нибудь вляпываешься — не в одно, так в другое!

Дуглесс на это ничего не ответила.

— Хорошо, извини! — произнесла Элизабет. — Встретить вас с Робертом или же у вас будет своя машина?

— Я буду одна, — ответила Дуглесс.

— 0! — во второй раз воскликнула Элизабет, вновь предоставляя Дуглесс возможность что-то объяснить. Но поскольку Дуглесс молчала, Элизабет произнесла:

— Слушай, Дуглесс, мы все будем очень-очень рады видеть тебя!

— И я тоже буду рада увидеться с вами! — ответила Дуглесс. — Не надо меня встречать: возьму машину напрокат. И я… я скучала по тебе, Элизабет!

— Давай, скорее приезжай домой, и я приготовлю по этому случаю праздничный обед!

Тяжко вздохнув в ответ на это предложение, Дуглесс спросила:

— Слушай, а когда возвращается мама?

— Ну ладно, ладно, — сказала Элизабет, — разумеется, я — не самая лучшая повариха в мире! Ты все приготовишь, а я уберусь на кухне!

— Заметано! — ответила Дуглесс. — Послезавтра я буду дома.

— Да, Дуглесс! — воскликнула Элизабет. — Я по тебе тоже скучала!

Дуглесс положила трубку и улыбнулась: по всей видимости, изменилось не только течение истории, переменилось также и настоящее! Она знала, просто ощущала это каким-то внутренним чувством, что уже никогда впредь ей не быть героиней семейных шутливых историй, потому что она уже не чувствует себя никчемной и неспособной обустроить собственную жизнь!

Она позвонила в аэропорт Хитроу, забронировала билет на самолет и принялась укладываться.

Глава 21

Дуглесс пришлось встать очень рано, чтобы успеть на поезд до Лондона, а оттуда еще долго ехать в дорогом такси до аэропорта. Чувство удовлетворенности, которое поддерживало ее с той минуты, когда она покинула шестнадцатый век, начало исчезать. Теперь она ощущала только страшную усталость и полное одиночество. Да, она уже дважды влюблялась в Николаса! И она помнит, как он появился в двадцатом столетии и какое удивление было у него на лице, когда он прикоснулся к книге с цветными фотографиями в ней! Помнит, как он зачарованно следил за тем, как таксист переключает скорости на рычаге передач! Помнит и журнальчик «Плейбой» в ящике, когда они были в гостях у Арабеллы!

А когда она сама оказалась в шестнадцатом веке и он сначала не вспомнил ее и даже испытывал к ней ненависть, она стала думать, что он изменился. Но это оказалось не так: он остался тем же человеком, который более, чем с собой, считается с интересами своей семьи, и когда он попытался и ее, Дуглесс, ввести в лоно своей семьи, то и любовь его к ней сделалась такой же цельной, какой была ко всем родным!

Объявили посадку, а Дуглесс все ждала чего-то до самой последней минуты. А может, ей не следует покидать Англию? В Англии она все-таки была бы ближе к Николасу. Может, ей следует купить дом в Эшбертоне и ежедневно ходить к нему на могилу? Может, если она станет хорошенько молить Бога об этом, он вернет ее к Николасу?!

Как она ни сдерживалась, слезы полились из глаз. Да, Николас окончательно и навсегда ушел от нее! И уже никогда вновь ей не видеть и не слышать его, не прикасаться к нему!

Слезы застилали глаза, и, садясь в самолет, она наткнулась на какого-то мужчину, а ее дорожная сумка при этом сорвалась у нее с плеча и шлепнулась на колени какого-то пассажира из салона первого класса.

— Ой, очень прошу извинить меня! — проговорила она и посмотрела прямо в голубые глаза очень красивого мужчины. На какую-то долю секунды сердце ее отчаянно забилось, но она тут же одернула себя: нет, это не Николас, глаза у него совсем другие!

Она забрала с колен мужчины свою сумку, а он с явным интересом уставился на нее. Но Дуглесс не проявила к нему ни малейшего внимания: тот единственный на свете мужчина, к которому она питала интерес, был погребен под мраморной плитой!

Она пробралась на свое место, запихнула сумку под сиденье перед собой и посмотрела в окно. Самолет как раз начал выруливать на стартовую полосу, и Дуглесс, осознавая вдруг, что прощается с Англией, расплакалась. Какой-то мужчина, сидевший рядом, в кресле у прохода, вероятно, англичанин, уткнулся в газету, чтобы не смущать ее.

Дуглесс очень старалась сдержать поток слез. Мысленно утешая себя, она приводила всякие пустяковые аргументы и напоминала себе, сколь многого она сумела добиться, так что потеря Николаса — относительно небольшая плата за все хорошее, что ей удалось совершить. Однако подобные соображения заставляли ее плакать еще сильнее.

К тому времени, когда самолет поднялся в воздух и надпись на табло «Прикрепите привязные ремни» погасла, Дуглесс уже рыдала столь отчаянно, что даже не замечала, что происходит рядом. Между тем голубоглазый мужчина из первого класса с бутылкой шампанского и двумя бокалами в руке подошел к ним и попросил соседа Дуглесс поменяться с ним местами.

— Вот, возьмите! — проговорил он. Сквозь слезы она разглядела бокал с шампанским, который протягивал ей ее новый сосед.

— Не смущайтесь, берите! — настаивал он. — Это вам поможет!

— Вы что… а… американец, наверное? — спросила она, глотая слезы.

— Я из Колорадо. А вы?

— Из М… М… Мэна, — с трудом выговорила Дуглесс и, взяв у него бокал, принялась пить так поспешно, что поперхнулась. — У ме… у меня двоюродные братья в Колорадо.

— Да что вы? А где?

— В Чэндлере, — ответила она, чувствуя, что слезы уже не льются так сильно, как раньше.

— А это не Таггерты, случайно? — спросил он. Она вновь взглянула на него: темные волосы и голубые глаза — прямо как у Николаса! И слезы опять полились вовсю.

Она смогла лишь кивнуть в ответ.

— Когда-то я ездил с отцом в Чэндлер и там встречался с Таггертами, — проговорил незнакомец и представился:

— Меня зовут Рид Стэнфорд. — Он протянул руку, намереваясь обменяться рукопожатиями, но когда она не приняла его руки, сам взял ее руку в свою и, пожимая, проговорил:

— Очень приятно познакомиться с вами! — Он продолжал держать ее руку в своей и молча смотрел, пока Дуглесс не выдернула свою руку.

— Прошу прощения.

— Вот что, — сказала она тогда, — господин…

— Стэнфорд, — подсказал он.

— Да. Мистер Стэнфорд, — начала она, шмыгнув носом. — Я понятия не имею о том, чем именно умудрилась произвести на вас впечатление этакой легкой на «съем» девицы, но смею вас заверить, что я вовсе не такая. Так что, по-моему, вам лучше всего забрать с собой свое шампанское и вернуться на свое место! — Произнеся все это, она изо всех сил старалась быть по-королевски чопорной, но как-то не получалось, поскольку нос у нее покраснел, глаза опухли, а по щекам струились слезы.

Он, однако, и не подумал забрать свой бокал и никуда не ушел.

Дуглесс начала злиться. Может, он — извращенец, обожающий плачущих женщин?! Интересно, что там, черт побери, могло приключиться с ним в детстве, что заставляет его возбуждаться при виде слез?

— Если вы сейчас же не уйдете, мне придется позвать стюардессу, — решительно проговорила она.