Страница 10 из 14
Волна погромных «проработок» прошла по всему историческому «фронту», затронув судьбы десятков людей. Причем провокационную роль сыграл прием, уже использованный генсеком на конференции марксистов-аграрников. И после «Письма», как проницательно подметила А.И. Алаторцева, «отлично сработала недосказанность, недоговоренность» Сталина: «Историки сами заполняли паузы (т. е. лакуны. – А.Г.) именами своих коллег»[87].
Покончил с собой в ту пору Сергей Михайлович Моносов, среди историков-марксистов личность такая же яркая, как Фридлянд или Старосельский, жизнь и творчество которого ждут своего исследователя. Декан историко-философского факультета МГУ (1930–1931) и первый директор МИФЛИ[88]. По колоритному выражению Бориса Георгиевича Вебера[89], он был «меньшим террористом, чем другие». Совершил самоубийство в 1933 г., и, как уверял Вебер, не по политическим мотивам, а из-за несчастной любви.
Между тем немаловажный факт – хотя и оставленный профессором в МИФЛИ, Моносов был освобожден от должности директора, одновременно в Институте истории Комакадемии была создана специальная группа «по проверке учебника Моносова [С.М.] “Очерки истории революционного движения”», которая доложила о своей работе 23 марта 1933 г.[90]. И происходило все это, очевидно, за несколько месяцев до смерти (точную дату которой я не смог установить) и на фоне непрекращавшихся проверок в Институте истории и отчислений сотрудников МИФЛИ.
Вот в моем воображении и складывается цепочка трагических событий начала 30-х: шельмование Захера, арест Старосельского, тяжелое нервное заболевание Фридлянда, самоубийство Моносова… Многие историки-партийцы, говоря словами одного из них, почувствовали себя тогда «рыбой, выброшенной на мель»[91].
Тяжелым ударом по советской науке, предвещавшим переход к ее полной изоляции, оказался вынужденный разрыв с французскими историками лево-демократического направления Альбера Матьеза. Матьез поддержал протест 15 крупнейших французских историков, включая Сеньобоса, Ренувена, Саньяка, Карона, Сэ, Буржена, против политических процессов в СССР и в частности уголовного преследования Тарле. В ответ в том же 1930-м году последовало открытое письмо Матьезу советских историков из Комакадемии: Лукин, Старосельский, Моносов, Фрейберг, Далин, Кунисский, Завитневич, Авербух. Фридлянд написал Матьезу отдельное письмо, на которое тот ответил. Кроме того, последовали обличительные статьи Лукина и Фридлянда и не менее резкие Матьеза в своем журнале.
Поскольку Матьез выступил с критикой советских порядков, он тут же был провозглашен «антимарксистом», между тем еще в начале 1930 г., по жестким критериям Покровского (который признавал «100-процентными» марксистами лишь участвующих в строительстве социализма в СССР), французский историк «тянул» к 50 % «подлинности»[92]. Красноречивой была позиция Фридлянда. Самый, пожалуй, активный и эффективный популяризатор творчества французского историка написал в предисловии к изданию особо ценной (как он подчеркивал даже после разрыва) его работы: Матьез «вовсе не является марксистом, хотя часто говорит языком Маркса». Однако его книга «представляет ценнейший вклад в марксистскую историю Великой французской революцию»[93].
Оценим широту подхода – книга немарксиста получает высокий статус в рамках марксистской историографии. Вот при таком подходе и происходило сотрудничество «новой» и «старой» школ в советской историографии, ярким примером которого остались РАНИОН и судьба его сотрудников. Все изменилось с поворотом к террору, в данном случае совершенно непосредственно. Уголовное преследование ученых в СССР явилось предпосылкой разрыва международных научных связей.
В сущности, от начала и до конца последовавшая полемика[94] имела политическую доминанту. Как и в случае полемики с Оларом, советские историки защищали Советскую власть, в данном случае сказать откровенно – ее право на репрессии. И, подобно полемике с Оларом, это была, говоря современным языком, «контрпропаганда», при этом в методологическом отношении советские историки противопоставили Матьезу сектантское толкование учения Маркса.
Как уточняют современные французские исследователи, Матьез отвергал не марксистский метод, а его «догматические искривления»[95]. Подобно Карееву, французский историк признавал возможность различных исторических подходов и притом допускал использование «экономического материализма» и даже – в отличие от Кареева – классового подхода. Более того, и то и другое имело место в его собственных работах.
Декларации его оппонентов из СССР сводились к тому, что только марксизм обеспечивает научное познание истории и что существует лишь одна разновидность Учения, та, что господствует в СССР – учение о классовой диктатуре и правящей партии. Это, заявлял Фридлянд, «революционный, политически заостренный марксизм», руководство к действию[96].
Подобное приспособление исторического анализа к политико-идеологическим потребностям собственно и отталкивало Матьеза от советского марксизма. Он находил в «такой разновидности марксизма (un certain мarxisme)» подчинение науки «априорной догме», «понимаемой и применяемой на манер катехизиса». На обвинения, что он «отдает свое перо на службу французскому империализму», Матьез отвечал: «Сталин – ваш бог, вы его пророки», «вы не более, чем орудия в руках правительства» и «декорируете марксизмом свою капитуляцию»[97].
Оппоненты противопоставили Матьезу принцип партийности науки: Матьез «воображает, что он стоит выше классов и партий и служит одной лишь научной истине», а «мы утверждаем, что… историки всегда выполняют определенный социальный заказ, и чем крупнее фигура историка как ученого, тем ярче выступает в его работах его связь с определенными классами или политическими группировками»[98]. В такой классовой проекции оказывалось, что Матьез всего на всего «типичный представитель радикально настроенной мелкобуржуазной интеллигенции» и даже – какой изысканный стиль! – «является не более как рупором “взбесившегося мелкого буржуа”»[99].
В этой классовой проекции советские историки чувствовали свое безмерное превосходство: Матьез не понимает, что «”беспристрастной” социальной науки не может быть в обществе, построенном на классовой борьбе», что «вся казенная и либеральная наука защищает наемное рабство», что «ожидать беспристрастной науки в обществе наемного рабства такая же глупенькая наивность, как ожидать беспристрастия фабрикантов в вопросе о том, не следует ли увеличить плату рабочим, уменьшив прибыль капитала». Тогда как «мы не стыдимся признать, что наша марксистская наука находится “на службе” у пролетариата и коммунистической партии, но гордимся этим (курсив мой. – А.Г.)»[100].
Кредо Матьеза: «Пусть люди действия – красного, черного, или белого – стараются использовать мои книги для своего дела, это неприятность, которую я должен переносить спокойно. Ни их похвалы, ни их оскорбления не заставят меня отклониться от моего пути. Если история – политика прошлого, то это не является еще основанием для того, чтобы делать ее низкой прислужницей политики, тем более политики настоящего. Она не имеет иного смысла, как совершенно независимо говорить то, что она считает истинным; тем хуже для тех, кому эта истина неприятна»[101].
87
Алаторцева А.И. Советская историческая наука на переломе 20–30-х годов // История и сталинизм. М., 1991. С. 274.
88
См.: Мухин И.Н. История МИФЛИ // «Будущего нет и не может быть без наук…». Памяти профессора МГУ М.Г. Седова. М., 2005. См. также: Калистратова Т.И. Институт ФОН МГУ – РАНИОН. 1921–1929. Нижний Новгород, 1992.
89
Будучи сотрудником сектора Вебер рецензировал первые главы моей диссертационной работы и с удовольствием делился своими воспоминаниями об историках первого поколения, к которым и сам отчасти принадлежал. См.: Дунаевский В.А. Борис Георгиевич Вебер (1902–1984) // История и историки: историографический ежегодник. 1982–1983. М., 1987. С. 284–289.
90
Стенограмма заседания Группы Института истории Комакадемии (АРАН. Ф.359. Оп.1. Д.220).
91
Цит. по: Дубровский А.М. Дневник историка С.А. Пионтковского как исторический источник. Режим доступа: file:///C:/Users/ Александр/Pictures/Riga%20modern/Дубровский%20А.М. pdf
92
См.: ИМ. 1930. Т. 16. С. 5.
93
Матьез А. Борьба с дороговизной и социальное движение в эпоху террора. М.; Л., 1928. С. 5.
94
См.: Дунаевский В.А. Полемика Альбера Матьеза с советскими историками // ННИ. 1995. № 4 (публикация документов); Погосян В.А. К вопросу о полемике Альбера Матьеза с советскими историками // ФЕ. 2012. С. 430–445. См. также: Гордон А.В. Власть и революция… С. 93–96.
95
Цит. по: Погосян В.А. Указ. соч. С. 437.
96
См.: Фридлянд Г.С. «Казус» Матьеза // Борьба классов. 1931. № 1. С. 100–105.
97
Mathiez A. Choses de Russie soviètique //AHRF. 1931. N. 2 (44). P.153–154, 156.
98
Лукин Н.М. Новейшая эволюция Альбера Матьеза // ИМ. 1931. № 21.С. 41–42.
99
Там же. С. 39, 42.
100
Там же. С. 42.
101
Цит.: Там же. С. 39–40.